Две стопки тарелок на перилах уже стоят, это будет третья. Куда им столько? Тут как минимум на полсотни персон можно сервировать.

– Готово!

Борман с Ромой закончили клеить рядом с калиткой, побежали мазать забор слева от ворот.

– Молодцы. Давайте и дальше в том же духе...

В этот момент из бани выскочили три Афродиты (то есть совсем без ничего, из одежды – только клубы пара и пена, но вряд ли морская) и с истошным визгом бултыхнулись в бассейн.

Ух ты... Это, значитца, у нас тут вот такой сугубо судейский досуг? Занятно...

Вслед за Афродитами из сауны выломился здоровенный волосатый мужлан в ядовито-желтых трусьях и с первобытным рыком ухнул в бассейн. А брызг было – будто зрелый гиппопотам с эстакады сорвался.

– Это че такое было? – насторожился Борман.

– Работайте, не отвлекайтесь. Ничего особенного – просто люди отдыхают.

Мужлан – начальник горотдела. Большой человек во всех отношениях, и по комплекции, и по положению. А на отсутствие усадьбы не обращайте внимания – он у нас недавно, не успел еще заработать. Предшественника его посадили (то ли много брал, то ли мало делился – там как-то все непонятно), а усадьбу конфисковали. Возможно поэтому лохматый богатырь не торопится, понимает, что в нашей интересной стране все преходяще. И уходяще.

Богатырь принялся подныривать под Афродит и с молодецким гиканьем хватать их за разные места, девчата отбивались и азартно вопили, а я так засмотрелся на все эти водно-эротические экзерциции, что на какое-то время утратил контроль над обстановкой и выпустил крылечко из поля зрения.

И тут же за это поплатился.

– Та-а-ак...

Я повернул голову на возглас и замер как истукан.

Прямо передо мной, в двух метрах, стоял судья.

В легеньком банном халате цвета зрелого гонобобеля, с полным патронташем через плечо и двустволкой в руках.

– Икк-ххх! – от страха я икнул, непроизвольно сжался в комок и принялся доставать свой обтянутый отвратительной маской череп из калиточного проема.

И казалось мне, что делаю я это страшно медленно, а мир вокруг меня вдруг остановился и завис, как старенький гусевский комп при загрузке ресурсоемкой навороченной программулины...

– Киношники едут, – тягуче доложил слева Борман. – Мы – все. Пора уже валить, а то в кадр попадем...

– Ма-ка-ка!!! – радостно взревел судья, зачем-то направляя ствол в мою сторону и с мягкими щелчками взводя курки. – Ы-ы-гы-гы!!!

О нет, сэр, нет – вовсе не макака! Ну Кинг-Конг ведь, вольно же вам над зоологией глумиться. Хотя, какая, к бабуинам, сейчас разница...

– Виктор Иваныч! – крикнул от беседки бледный мужчинка, зазывно потряхивая тарелкой. – Давать?

На все это – от панического икания, до глубинного понимания – на кой уньк, собственно, нужно было выкладывать батарею тарелок на перила беседки – ушло секунды две-три, – за это время я успел таки достать личико из проема, захлопнуть калитку и чуть отодвинуться назад.

– Ту-дух!!! – шарахнуло дуплетом с той стороны забора.

Стальная дверь тонко взвизгнула, принимая на себя сдвоенный дробовой заряд и распахнулась настежь.

– Ну ни х... себе! – моторный Борман молнией метнулся к калитке, рывком захлопнул ее, привалил чуркой, и, крепко ухватив меня под локоток, поволок к машине.

Актуальное деяние, я вам скажу! У меня в буквальном смысле подкашивались ноги – не мог идти!

– Макака, б...!!! – калитка тотчас же затряслась от ударов. – Стоять!!! А-а-а, б...!!!

Добрались до машины, плюхнулись на сиденья, я дрожащей рукой воткнул передачу – выноси, родимая!

«Шоха» еще не стронулась с места, а реактивный Борман уже кому-то названивал.

– Кому?

– Ленке, – Борман кивнул в зеркало. – Она же с ними...

Глянул в зеркало: от центра города к нам медленно катит микроавтобус, с аршинным логотипом одного из центральных каналов телевидения на морде. С правого борта торчат две камеры – ребята снимают «с колес», времени даром не тратят.

– Лен? Разворачивайтесь бегом – и уе... отсюда... Да ниче! Он совсем в ах..., по людям палит! Сваливайте, пока не поздно...

И как этот бесенок все держит в памяти? У меня, например, совсем из головы вылетело, что Ленка сегодня работает гидом у столичной съемочной группы.

– Ма-ка-ка!!! Стоять!!!

Оторваться на дистанцию безопасного удаления мы так и не успели: в тот момент, когда я воткнул вторую передачу, судья успел разобраться с нашей чуркой и вывалился на улицу. Да, надо отдать ему должное – хороший охотник: даром, что пьян в три звезды, пока долбил в калитку плечом, успел перезарядить ружье.

– Ходу, ходу, ходу! – взвыл Борман. – Пригнись, б...!

Да я и так – ходу, это что вам, «Бентли», что ли?! А, пригнуться?

– Ту-дух!!! – опять шарахнул дуплет – по багажнику сыпануло мелким горохом, заднее стекло плюнуло в салон рубленным крошевом и приказало долго жить.

Просквозив юзом по обочине, мы выровнялись на шоссе, и, наконец-то обретя должное ускорение, рванули к выезду из города.

В зеркало можно было рассмотреть, что судья споро перезаряжает ружье, а киношный микроавтобус, заложив крутой вираж, разворачивается для экстренной ретирады.

– Все, нам пиз... – печально подытожил Борман. – Федя убьет за тачку...

Нет, что ни говори, а Федя у нас не злой.

Вот прикиньте: вы дали другу машину – прокатиться, строго предупредили: смотри, аккуратнее, только что из сервиса... А он вернул вам ее без заднего стекла и с похожим на дуршлаг багажником?

Согласитесь, тут могут быть варианты. От «закатить истерику» и «закатать в дыню» – до радикального «забирай эту железяку, а мне пригони точно такую же новую – или по судам затаскаю».

По окончании первично-истеричного выяснения – нет ли раненых, Федя слегка успокоился, еще раз обошел машину, внимательно осмотрел, и, обхватив голову руками, обреченно пробормотал:

– Вот же непруха... А из гранатомета не пробовали? Вернее было бы...

– Я это... Восстановлю все, – клятвенно пообещал я. – За свой счет. Вот получка будет...

– Ты лучше свою тупую башку восстанови, – рассеянно пробормотал Федя. – Чтоб она не заставляла твою тупую ж... лезть в такие места, где ее могут порвать на британский флаг. И не тащила за собой другие ж... – такие же тупые и е... на всю голову...

Я не стал цепляться к анатомическому парадоксу, прозвучавшему в последнем предложении – Федя в прострации, ему простительно – а просто изобразил покаяние и покорно промолчал. Иронизировать в такой ситуации – себе дороже, это мы уже проходили.