Най бы тэбэ шляк трафив![10] Обидно до слез… Еще недавно я был личным адъютантом – и не только – его высочества герцога Вильгельма-Франца фон Габсбург-Лотрингена, он же – полковник Васыль Вышиваный, командир Сечевых стрельцов армии Украинской Народной Республики. А в будущем, возможно, и король Всея Украины. И если бы не ревность…

Жизнь в Каменце-Подольском, где находился штаб Васыля, была вполне приятной – никакого риска, хорошая еда, дорогие вина, а что за это приходилось расплачиваться ночами в постели его королевского высочества, так к этому я привык, и мне это уже даже начало нравиться. Но не так давно у Васыля появился новый фаворит – некий поручник (именно так в армии УНР именуются поручики) Тарас Стецько. Нет бы мне проявить сдержанность – меня из постели моего патрона не выгнали, он хотел лишь наших ласк по очереди, – но я устроил сцену, после чего меня послали в Мелитополь останавливать наступление клятых деникинцев.

Перед приходом врага мои хлопцы учинили там небольшой погром – делать-то все равно было нечего, а жиды – давний враг украинского народа. Это я впитал еще с материнским молоком и батькиной горилкой. Но белые наступали так быстро, что ворвались в Мелитополь во время нашей «акции». Я только-только собрался разложить пейсатого отпрыска какого-то сапожника – с его жены и дочерей срывали одежду мои подчиненные, а сам он, избитый, валялся в углу в разодранном лапсердаке – как открылась дверь, и в дом ворвались ненавистные москали, во главе с моим старым знакомым еще по Ораниенбаумской офицерской стрелковой школе Андреем Фольмером.

Это было последнее, что я запомнил – в его руке полыхнул огнем наган, и я провалился в небытие, проклиная эту сволочь на чем свет стоит. А ведь когда-то мы с ним дружили – точнее, он относился ко мне, как к другу, а я тайно его ненавидел. Во-первых, он был немцем, а я знал, что им всегда отдается предпочтение над нами, русскими (я тогда считал себя русским и даже входил в «Союз русского народа»), а, во-вторых, у него все получалось играючи – и обучение, и стрельба.

Он вообще-то собирался стать инженером и, как когда-то его отец, поступил в Санкт-Петербургский университет. Но когда началась война, он вместо этого записался на ускоренные курсы в ООСШ. Мол, моя семья хоть и немецкая, но она поколениями служила России. В общем, наговорил кучу всякой ерунды, которую тогда печатали в столичных газетах.

В сентябре я уговорил его тайно выбраться из училища и посетить одно хорошо известное заведение, где, несмотря на запрет[11], можно было купить вина или чего покрепче. Этот германец в конце концов согласился сходить со мной, и по возвращению в школу мы напоролись на патруль. Он сумел отвлечь внимание на себя и получил серьезное взыскание, тогда как я успел убежать. Наказание ему усугубило еще и то, что он отказался называть мое имя. Но если вы думаете, что я за это проникся к нему благодарностью, то вы ошибаетесь – я тайно возненавидел его еще больше.

Взыскание не помешало ему закончить ускоренные курсы с отличием; ему даже предлагали учиться в школе дальше. К этому немцу благоволил сам начальник училища генерал Федоров. Но благоволил ему, а не мне, хотя я, если бы мне предложили такое, ухватился бы за это предложение обеими руками. Но ему, видите ли, не терпелось уйти на фронт, и мы с ним попали в битву у стен австрийской крепости Перемышль, которую российская армия выиграла. А я при первой же возможности сдался в плен – ведь одно дело учиться в офицерской школе, другое – лезть в бойню, по недоразумению именуемую «Второй Отечественной войной».

Пленили меня, к моему счастью, уланы из 13-го австрийского полка, состоявшего из галичан. Узнав, что я малоросс и родился в Луцке – центре Волынской губернии (я не стал им говорить, что последние годы провел в Петербурге), со мной начали обращаться намного лучше, чем с москалями. И в первый же день меня увидел сотник первой сотни, герцог Вильгельм-Франц, поговорил со мной, получил мое согласие перейти в его полк и велел меня освободить. В ту самую ночь я впервые сыграл роль его походной жены – не могу сказать, что мне тогда это понравилось, во вкус я вошел позже. А на следующий день меня назначили его адъютантом – как потом оказалось, тот, кто до меня исполнял эти «обязанности», не хотел подставлять свою дупу австрийскому герцогу. Да и, по словам Васыля (так мне начальник велел себя называть), я ему больше понравился. И жил бы припеваючи и дальше в Каменце, а не погиб бы от пули своего давнего друга-недруга, если бы…

Будучи в составе 13-го полка, я перешел из православия в греко-католическую веру и узнал, что в ад попадают лишь самые злостные грешники и особенно еретики – такие, как москали, – а те, кто принадлежит к католической вере в той или иной форме, как правило, попадают в чистилище на много-много лет. Если они, конечно, не безгрешные, но, увы, мужеложец, каким я стал стараниями Васыля, на немедленный рай претендовать не может.

И поэтому, когда я обнаружил себя целым и невредимым у подножия холма в теплый летний день, я решил, что это и есть чистилище. Я посмотрел на себя – на мне все еще была форма сотника армии УНР, голубые погоны с одной желтой линией и тремя звездочками над нею – причем на френче не было ни единой прорехи, грудь не саднила, да и чувствовал я себя прекрасно. Вот только нужно было понять, где я нахожусь и что мне делать.

Я пошел по тропинке вдоль холма и почти сразу же наткнулся на десяток людей в необычной пятнистой форме, с шевронами в цветах украинского флага, только почему-то перевернутых[12]. «Пятнистые» с ходу наставили на меня странные короткие карабины.

– Ты кто такой? – спросил меня один из них, почему-то москальской мовою.

– Сотнык Сичовых стрильцив Зынчук, – отрапортовал я. – А вы хто?

– Слушай, Серега, он и правда похож на сотника, – по-москальски же воскликнул второй. – Ты ведь помнишь – я в свое время тоже в реконструкциях участвовал и изображал сотника, но только у этого форма как настоящая.

– Откуда у тебя все это? – грозно спросил меня первый.

– Я ж вам говорил, – перешел я на тот же язык, успевший мне опротиветь. – Я сотник