Но я не счастлив в своем неведении. Напротив. Мне нравится думать, что любопытства во мне столько же, сколько у химика или архитектора, просто я не обладаю их талантом. Моя отсталость, уж поверьте, никогда не мешала мне разбирать все на части — а только лишь собирать обратно.

С детских лет я периодически страдал от иррационального страха, будто я на грани неизбежной гибели. Думаю, будет правильным сказать, что виной тому в основном мой рассудок. Само по себе мое тело работает весьма прилично, и, нуждаясь в еде, питье и обильном отдыхе, по большей части оно является автономным и хорошо отлаженным аппаратом. И все же стоит мне подумать о каком-то определенном насосе или клапане — простейшим примером являются легкие, — внутри меня звучит сигнал тревоги, и все летит к чертям.

Ум паникует, пытаясь вырвать у тела рычаги управления дыханием, и вскоре я уже охвачен несогласованностью, не зная, вдыхать или выдыхать. И стоит мне начать, я вижу, что возврата нет.

Все, что остается, — это попытаться найти другую пищу для размышлений. Так, чтобы отвлечься, мне приходилось читать на память стихи или исступленно скакать по комнате.

Но не каждый ли из нас — невежда, когда речь заходит об устройстве наших тел. Я что-то сомневаюсь, что даже те, кто, по их заявлению, понимают каждое сочленение плоти — каждый вентиль и гланду, — воспринимают себя с такой же искушенностью, занимаясь повседневными делами. Ибо я считаю, что все мы склонны представлять работу различных частей нашего тела в виде простейших схем. Ибо, по моему мнению, все мы склонны полагаться на простейшие схемы, которые представляют для нас работу различных частей нашего тела. Вот как я, например, рисую в уме...

Каждое легкое на самом деле — крохотное перевернутое деревце, основание ствола которого выходит к моему горлу. Когда я вдыхаю, на ветвях появляются листья. Когда я выдыхаю, листья исчезают. Таким образом, времена года постоянно сменяют друг друга в моей груди. Они появляются каждую секунду или две. Чтобы я не умер, жизненно важно, чтобы эти маленькие деревья не оставались голыми надолго.

Полагаю, я впервые вызвал это видение, когда был еще совсем крохой, но с тех пор, должно быть, провел не одну сотню часов (многие из них уже будучи вполне взрослым), стараясь поддерживать достаточную крону на моих легочных деревьях. Ребенком я часто лежал в постели, слишком напуганный, чтобы заснуть: вдруг тело забудет I поддерживать мое дыхание в эту долгую темную ночь.

Я осмелюсь заявить, что на самом деле большинство из нас почти ничего не знает о наших телах и о том, как они работают. Но, конечно же, эти важнейшие сведения должны быть доступны нам без того, чтобы вычитывать их в книгах. Самое меньшее, на что мы могли бы рассчитывать, приходя в этот мир, — это появиться вместе с полным руководством по себе.

— Где руководство? Вот суть моего иска.

— Где инструкции?

Показания мистера Боуэна

Свою первую по-настоящему самостоятельную работу я получил именно у Его Светлости, так что, как вы можете вообразить, я вполне собой гордился и расхаживал с таким видом, будто подрос на несколько дюймов. Всего в поместье я пробыл около полугода. Плата, да и обхождение, были весьма хороши. Мне дали одну из комнат для слуг и первым делом позволили самому вставать по утрам. Я брал с собой хлеб с сыром, завернутый в платок, и съедал его прямо на рабочем месте, а когда, часов в семь или восемь, я приходил на кухню, там ждал меня горячий обед.

Встретившись с Его Светлостью раз или два, я по большей части был предоставлен самому себе. Я приходил к нему со своими эскизами, иногда и он мог показать мне парочку собственных набросков. Такие странные рисунки на клочках бумаги. Я прикалывал их на стенку у себя в мастерской.

Но рисовальщик из Его Чести был никудышный, так что я внимательно выслушивал все его идеи и пытался воплотить то, что он говорит. Время от времени он наведывался ко мне, поглядеть, как мои успехи, но по большей части меня не трогал. Мне было поручено завершить внешний вид тоннелей: ворота и тому подобное. Ну, я рассудил, что здесь потребуется что-нибудь вроде обелиска или греческой урны. Обычно это и просят. Но когда я уже был готов ими заняться и пошел спросить Его Светлость, какие у него пожелания, он спросил меня, не хочу ли я изваять лук. С луковицей полутора футов в диаметре.

Ну, мне потребовалось какое-то время, чтобы состряпать луковицу, которая бы понравилась нам обоим. У меня из-за них даже голова начала болеть. Честно говоря, я боялся, что стану посмешищем. В конце концов у меня получилось нечто очень похожее на традиционный каменный шар. Только немного сплющенный и со стеблем наверху. Но ни с чем другим его нельзя было спутать — это был лук с головы до пят. Его Светлость сказал, что, по его мнению, это то, что надо. Когда он был воздвигнут, ко мне стали подходить с расспросами. Большинство считало лук первоклассным. Эскиз был моим собственным, так что, конечно, мне было приятно, когда меня спрашивали, не я ли — луковый парень. Я не без гордости отвечал, что да. Итак, около нортонской сторожки у нас был лук, а ворота у Белфа украшала цветная капуста.

Самым большим заданием был грот (как неизменно называл его Герцог), расположенный там, где все тоннели мистера Бёрда выходили к погрузочной платформе. Я получил указания покрыть весь потолок штукатуркой — футов тридцать над полом, — а затем вырезать подобия разнообразных «природных» вещей. Его Светлость снабдил меня списком подходящих предметов, таких, как ананасы, виноград и рыбьи головы. Помню, он спросил, не могу ли я изобразить раковину и, возможно, ячменные колосья?

Ну, как и в случае с луком и цветной капустой, меня такому не учили, и в начале я немного колебался. Но Его Светлость спросил меня, есть ли у меня воображение, и, когда я ответил, что, полагаю, оно у меня есть, он сказал, что тогда мне стоит взять да и применить его к чему-нибудь. Мне было сказано, что я могу соорудить более-менее все, что покажется мне занимательным, при условии, что это что-то «натуральное».

Ну, я взялся за дело. Начал с фруктов, потом приступил к животным... змеи, улитки и все такое... и скоро обнаружил, что здорово приноровился. Через пару дней я уже совершенно не волновался. Здесь птичья головка, там желудь. Где-то лист папоротника, сплетенный с пером.

По вечерам я иногда выбегал пропустить стаканчик — «Погреб» в Уитвелле или старое «Птичье Гнездо», — и, разумеется, мне приходилось выслушивать всякие истории о Герцоге, ходившие в то время. Поскольку я был чужаком в этой местности, да к тому же моложе других посетителей, мне порой было трудно спорить с тем, что они говорили. Сказать по чести, после пары кружек я и сам порой мог сочинить байку-другую. Теперь я, конечно, очень этого стыжусь.

За неделю до того, как покинуть поместье, Его Светлость вызвал меня к себе, и, едва завидев его, я первым делом подумал, что сделал что-то не так. Я подумал, может, что-то из сказанного мной 'в пабе дошло до него, и теперь я получу разнос, а то и буду уволен. Но он всего лишь спросил меня про медальон, который видел у подземной церкви. Ему было интересно, не моих ли это рук дело. Он отвел меня вниз, и я взглянул на медальон. Он был очень простым — всего лишь лицо, смотрящее сквозь кустарник. Навскидку я сказал бы, что это четырнадцатый век, хоть я не историк. Скорее всего добавлено тогда же, когда построена часовня. Каменщики, конечно же, не разделяли верований монахов, плативших им за работу, так что, возможно, это был просто языческий символ, который они припрятали. Я слышал, они часто так поступали. Скорее всего это был старый добрый Зеленый Джек[3].