— Добро пожаловать, мисс Тирлинк! Я так рад, что вы смогли вырваться из водоворота вашей напряженной жизни в мире искусства и найти время для визита, — неуклюже пошутил он и смущенно улыбнулся.

— Я счастлива, что мне представилась такая возможность! — отозвалась я, рассмеявшись своим самым заливистым смехом.

За аперитивом Ермолов тихо оценивал меня, ведя ни к чему не обязывающую беседу о том, как я добралась, и о чудесном виде с террасы. Затем мы переместились в беседку с видом на море, где нам подали ужин. Официанты сновали туда-сюда, подавая нам паштет из сибаса, запеченные пирожки с лангустом, а в трех сотнях футов под нами ласково шумело море. На дорожке, ведущей к террасе, зажглись свечи, и, заглянув Ермолову через правое плечо, я увидела, что они сияют до самой воды, освещая вырубленную прямо в скале лестницу. К моему удовольствию, оказалось, что Ермолов тоже курит, мы вели крайне светскую беседу, «Шассань-Монраше» было просто превосходным, но мне было как-то не по себе. Я никак не могла перестать думать о том, что этот человек каким-то образом сумел собрать настоящую сокровищницу, wunderkammer прекрасного, которая была скрыта от мира в невыразительной бетонной коробке у подножия холма.

В течение первой перемены блюд я держала себя в руках — раньше о делах говорить не положено, поэтому мы обсуждали, в какое время года лучше всего ездить в Венецию и на Карибы, ремонт, который он делал в своем приобретенном пять лет назад доме во Франции, новую архитектуру Москвы, статью о которой я на всякий случай прочитала по пути сюда. Теперь по ночам центр столицы патрулировали дружины добровольцев, пытались поймать поджигателей, которые уничтожали старые здания, чтобы освободить место для новой застройки. Поговорили о Лермонтове, которого Ермолов обожал, будучи выходцем с Кавказа, он процитировал наизусть длинный отрывок из «Демона», чем совершенно обезоружил меня, как это умеют делать только русские, и даже начал мне нравиться. Руки продолжали все время беспокойно шевелиться, потом нам принесли крошечный пудинг из фиолетового крем-брюле, но мы к нему даже не прикоснулись. Я замолчала в ожидании его вопросов.

— Значит, какое-то время до переезда в Венецию вы жили в Нью-Йорке. Или в Париже?

Я остолбенела. Элизабет Тирлинк никогда не бывала в Париже!

— Вообще-то, я из Швейцарии.

— Прошу прощения, должно быть, что-то перепутал.

Внезапно я осознала, насколько мы далеко от людей, от дома, от цивилизации. Я никому не говорила об этой поездке, да мне и некому было говорить. Тревожиться не о чем, он занятой человек, а ты всего лишь обслуживающий персонал. Ну ошибся, с кем не бывает? Я взяла в руки свой бокал.

— Вам хватило времени для того, чтобы составить первое впечатление о моей коллекции?

— Для меня было большой честью увидеть ее, да.

— Думаете, вы сможете провести экспертизу?

— Господин Ермолов, — начала я, ставя бокал на стол и собираясь с духом, — буду с вами откровенна. Мне крайне лестно, что вы пригласили меня сюда, я очень благодарна вам за гостеприимство, но я бы не взялась за оценку такой коллекции. Думаю, вам лучше нанять для этого один из крупных аукционных домов Лондона или Нью-Йорка.

Если ему и не понравился мой ответ, то виду он не подал, разве что сцепил свои беспокойные пальцы, но тут же замер.

— Вы считаете, что у вас не хватит для этого квалификации? Но почему же? Ваша галерея имеет большой успех.

Я уже открыла рот, чтобы ответить ему, но он вдруг отвернулся, заметив какое-то движение на тропинке у скалы прямо под нами. В мерцании свеч я успела заметить только светлые волосы и голое женское плечо. Ермолов даже не повернул головы, но резко сказал что-то сквозь зубы по-русски, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда из-за одной из колонн беседки вышел телохранитель и стал спускаться по лестнице к морю. Я и понятия не имела, что он все это время был там, и даже не поняла, то ли начинать бояться, то ли, наоборот, вздохнуть с облегчением.

— Прошу прощения. Иногда нас тут беспокоят непрошеные гости.

— Перед таким видом сложно устоять, — кивнула я, но на самом деле не поверила ни единому слову.

Это место охранялось посерьезнее, чем дом десять по Даунинг-стрит. Кто же смог подобраться так близко?

— Так о чем мы с вами говорили?

— Ах да! Вы очень добры ко мне, но пока я бы не сказала, что галерея имеет огромный успех… — Я замолчала, крутя в руках крошечную десертную ложечку. — Проще говоря, я ведь… начала работать в «Джентилески» всего год назад и занимаюсь в основном современным искусством.

— А я так понял, что вы неплохо разбираетесь и в старых мастерах, — внимательно посмотрел мне в глаза Ермолов.

Что он имеет в виду? Ничего! Прекрати паранойю, Джудит!

— У меня, разумеется, есть соответствующее образование и подготовка, но авторитетом в этой области я себя никоим образом не считаю. Спектр и ценность вашей коллекции невероятны, о чем вам прекрасно известно. Я не смогу с уверенностью назвать точную рыночную стоимость таких шедевров.

— И тем не менее вы могли бы взяться за это дело?

Могла бы, конечно. Теперь я знаю, из чего конкретно состоит его коллекция, можно поднять отчеты о продажах, проверить все по «Артпрайс», сравнить с известными работами того же уровня и так далее, как мне не раз приходилось делать, пока я работала в «Британских картинах». Страшно, однако возможно.

— Если вас беспокоит вопрос подлинности работ, то, смею вас заверить, провенанс просто безупречен. Мне нужна только экспертная оценка стоимости.

— Я могла бы…

Рядом раздались голоса. Охранник о чем-то разговаривал с женщиной по-русски. Я услышала, как женщина прошипела: «Мне нужно поговорить с ним!» — а потом низкий мужской голос успокаивающим тоном ответил что-то неразборчивое, а затем добавил: «Невозможно».

— Прошу прощения, мисс Тирлинк, — произнес Ермолов, неторопливо встал и растворился в фиолетовых сумерках. Говорил он негромко, но я все расслышала:

— Убери ее отсюда! Утром с ней разберусь!

Он не знал, что я немного говорю по-русски, но, с другой стороны, он же не задавал мне таких вопросов. Интересно, эта любительница ночных прогулок понимает, как рискованно себя ведет? И дело вовсе не в отвесных скалах: конечно, «калашниковых» я пока не заметила, но это вовсе не значит, что их тут нет. Теперь я увидела его коллекцию своими глазами и вполне понимала, зачем здесь нужна такая охрана. Ермолов говорил настолько ледяным, невозмутимым тоном, что мне подумалось: в случае чего он мог бы разобраться с нарушителем и лично.

— Еще раз прошу прощения, — сказал он, покрутил в руках салфетку и положил обратно на стол.

Наконец до меня дошло, почему я так боюсь Ермолова. Дело в том, что он выглядел совершенно безобидно. Ему не было надобности вести себя вызывающе. Спокойствие не прикрывало безжалостность, а лишь подтверждало сам факт ее наличия. С внезапным раздражением я осознала, что считаю его сексуальным.