На самом деле, несмотря на насмешки, Цабель-воздух шифт-карту таки получил. И укатил в свою Америку, одолжив у всех денег, кто сколько дал.

Таким образом, он почти один со своим семейством остался жив из нашего штеттле. Как там сложилась судьба ребят, наших друзей, я же знаю. Уверен — сложилась.

Уже в Хайфе, почти «сто» лет спустя, я получил письмо от Бэнциона, старшего сына дяди Цабеля-воздуха. Не могу не привести его.

«Арон, Арелька-сарделька. Доброго здоровья. Как мир тесен. На нашем Брайтоне встретил твою сестру, Хану, что бежала от немцев с Беней-американцем. Что мы сделали? Выпили в память о всех наших, погибших в местечке. Заказали в синагоге кадиш[31].

И нет у меня слов, когда вспоминаю я и Мотю, Файтла-Байтла, Фиму-булку и всех твоих.

Вечная им память и наша любовь да пребудет с ними в веках.

О нас что писать? Мы, как все американцы, то есть американские евреи. То есть вот смотри, как. Папе уже лет много, он писать не может, но в делах биржи разбирается, слава Богу, по-прежнему. Все ждет, когда же придет первый миллион. Я Бэнцион, твой Бэнци, иногда меня зовут здесь почему-то Борух. Так вот, я закончил университет в Техасе на юриста-международника. И что ты себе думаешь? Многие годы работаю главным раввином Нью-Йорка. Не удивляйся, нами руководят и управляют. Всевышнему значит понадобилось мое служение.

Ты должен помнить и Лайзера моего среднего, который рвался в провизоры. Даже уехал в Англию. И что? таки стал — писателем. Его книги по секрету — я ни одной не могу закончить. Видно, слишком заумно. И что меня пугает — в каждой в конце фраза: продолжение следует. Но пока следуют деньги. Скажу тебе, Арон, если точнее: деньги платят за его книги, то мир катиться. Вэлвэл наш уже давно генерал, две звезды, военно-морские силы. А Нехамка-театр поет до сих пор. Голос — превосходен, но мы ее не видим совершенно. Гастроли. Стала совершенно американка. На все мои советы отвечает:

— Бэни, пока возможно делать деньги, их нужно делать. А то Бог помогает только вам, раввинам.

Во, какая нахалка.

Мама рисует и довольна. Но хочет почему-то в наш городок, о котором мы все скучаем. Посылаю тебе, Ареле, старую фотку, когда мы еще только-только приехали в Америку. Обнимаю тебя, Ареле. Пусть Бог хранит тебя

Твой Бэнцион,

Раввин Нью-Йорка».

Однако, время шло. Прошло мое 13-летие. Я вступил в зрелый возраст и был допущен посещать шинок или корчму или, как его называл, важничая, хозяин Нюма Вайсброт — кофейню. Я и не знал, что еврейская кофейня является тем, что сейчас называют «средства массовой информации».

В субботние дни в кофейне собирались евреи. Еврейские люди в основном обсуждали только политику. Я узнал многое. Оказалось, в России царя скинули и наступила власть рабочих и крестьян. (Правда, в последующем я в СССР видел всякую власть, но только не рабочих и крестьян).

И Россия стала называться СССР. В кофейне образовались различные группы или партии, как они себя называли. Одни, во главе с дядей Зямой Либовым, что держал в нашем городке молочную лавку, были за СССР. За государство рабочих и крестьян. Зяма с пеной у рта доказывал, как хорошо свободному народу трудиться на свободной земле.

— А сейчас чем тебе и кто мешает твое молоко продавать, пока оно не скисло? — возражал ему мой папа. — Что думаешь, в СССР нет полиции? Или как ее зовут? И нет порядка, а только сплошная свобода? Да вот и нет. Поговори, кто к нам перебежал. Узнаешь.

— Да что узнавать. Перебежали ясно — враги. И клевещут. А кто их здесь поддерживает. Бродские да Шмоцкие, которые нашу кровь литрами пьют, — горячился Либов.

— Да, уж всю кровь, пожалуй, выпили. Вот от этого ты такой бледный да тощий, — под смех всего шинка ответствовал отец. На самом деле смешно. Дядя Зяма был огромного роста, и цвет лица напоминал «кровь с молоком».

В любую свободную минуту Зяма бросался в бой за Россию, которая уже давно называлась СССР-ом.

В основном, с ним не спорили. Все евреи шинка внимательно наблюдали за красивой молодой еврейкой аж с самой Варшавы.

Звали ее не то Фрума, не то Фира. Да это и не очень важно. Важно то, как глядел Зяма на эту хрупкую, с зелеными глазами пришелицу вроде из другого мира.

Да, глядел на нее дядя Зяма, или Зяма-молочник. Теперь, через многие десятилетия, и я вижу себя в штеттле, так же как и Зяма, смотрящем на девочку Ханелю.

Посетители шинка вроде бы ее, эту не то Фиру, не то Фруму, даже и побаивались немного. Особенно, когда подвыпивший посетитель попытался хлопнуть ее по попе. Ну, вроде ничего такого. Она, Фира-Фрума, словно играючи, ударила этого незадачливого ребром ладони по шее. Пришлось нести его домой.

А в шинке шептались: «…еще бы, она на царской каторге была, даже утопила одного охранника…»

Э, мало чего не придумают люди в шинке.

А Фира-Фрума неожиданно исчезла. Поехала в СССР изучать опыт революционной борьбы и строительства социализма. Для отдельно взятой Польши.

Нашла когда ехать! Шел 1937 год. На дяде Зяме лица не было. Но на вопрос «Есть ли новости?» он только качал головой. Новостей уже никогда не было.

* * *

А я, помимо сапожной мастерской, вдруг неожиданно для себя начал читать. Произошло это просто. Владелец книжной лавки, Исаак Кугель (звали его еще Кугель-книга), посмотрел на меня и говорит:

— Ну что тебе за интерес сидеть в шинке и слушать этих мишугенер[32]. Иди лучше в лавку, там сейчас моя жена, попроси «Три мушкетера» на немецком. На русском — нет. А на идиш пока не перевели (и засмеялся). Скажи, я просил дать на время. Прочтешь, придешь, расскажешь.

Я, конечно, готов был бежать хоть сейчас. Увижу, верно, Ханелю. Но неудобно. Подождал 20 минут да побежал.

«Три мушкетера» меня потрясли. Оказалось, что я понимал по-немецки. Почти. Потом на самом деле интересно. И, наконец, — прочту и приду отдать книгу. И увижу Ханеле.

А пока я мучил папу — есть ли во Франции евреи. И если есть, могут ли они служить в роте мушкетеров короля.

А если суббота, то как они будут заступать на пост? И кто будет зажигать свечи?

Папа отмахивался.

Так папа и не заметил, что Ханеле, дочка Кугеля-книги, начала часто появляться в районе нашего дома. Краснела, правда, но моя мама то просит ее какую-то книгу принести, то присмотреть за огородом, ладно ли растут огурцы.