Тем временем молва уже прокатилась по всем землям, сары знали, из-за чего сотворилось это вторжение, и называли его не войной, а сватовством Обавы, поскольку-де персы идут, чтоб добыть своему царю невесту. Более всего Ураган опасался, чтобы эта молва не докатилась до ушей дочери, бывшей на учении у ягини в глухих лесах на реке Божьи Чары. Своенравная и еще юная Обава, вскормленная по законам совести, не сдержит порыва, воспылает страстью сразиться с Дарием и встанет в ополчение.

Однако опасался государь не ее гибели на бранном поле, ибо подобная смерть достойна и принесла бы лишь славу – иное тревожило Урагана: прознав, что Обава в сарском войске, персы, улучив подходящее место, непременно навяжут открытую битву.

И тогда в любом случае грядет поражение: или Дарий полонит дочь, и таким образом сострунит Урагана, как струнят, обездвиживая, волка, или разобьет малочисленное ополчение, и тогда вся сарская земля, все пути к Казару останутся без какого-либо прикрытия.

Пока же государь водил за собой персов, все глубже вовлекая их в недра сарских степей, зимним городам и весям на побережьях морей ничто не угрожало, а разрушать на кочевых путях ему было нечего, кроме скотьих загонов.

Не того опасался государь, молва не достигла слуха Обавы, но князья и ярые мужи, земли коих были позорены и разграблены персами, затаили на Урагана смертельную обиду, и поскольку волей Дария сделались изгоями, то сами вздумали отомстить, но не царю персов, а Сарскому Владыке.

Ведь утративший стыд и совесть, ставший от того безумным, человек не только покрывает позором своих предков и потомков, но еще всецело отдается во власть обиды и мести. Назвав тяжкую, мучительную войну сватовством, беззаконные замыслили отыскать Обаву и отдать ее в руки Дарию, попрося вернуть взамен разграбленное имение. Собравши своих людей, они начали рыскать по государеву кочевому пути, полагая, что Ураган там спрятал дочь.

Ездили они долго и если ловили пастухов либо стражников, таких же, как они, изгоев, то пытали их, раскалив на огне стремя и прикладывая его к челу.

И таким образом заклеймили всех, кто встретился им на пути, но ничего не выведали, ибо, кроме самого государя и подручного Свира, отыскавшего ягиню, никто не знал, где Обава. Тогда бессовестные поехали к младшему брату Коченю, который оставался в Казаре, и ему наложили на чело раскаленное стремя. А ничего не добившись, учинили разбой в оставшемся без стражи стольном граде, после чего отыскали старого ведуна-кастрата, однако пытать его не стали. Исхитрились и явились к нему под личиной государевых гонцов.

– Нас Ураган послал, – сказали ему. – Велел нам дочь его отыскать, Обаву, да к нему доставить. А мы, слепые, ездим вокруг и никак не найдем. Ты ведь ясновидящий, так укажи, где она? Не то нам хоть под черную пополому садись.

И положили перед ним горсть жира.

Ведун как увидел злато, так и не узрел, кто перед ним. А может, и узрел, да искусился: ведь не для потехи говорят, что кастраты родину не защищают.

Стал женоподобный гадать по птицам перелетным, на чечевичном зерне, на воде и огне – не может узреть, куда Ураган спрятал Обаву. Но жир возвращать не пожелал и велел беззаконным принести гада ползучего. Те вышли в степь, поймали, а ведун зажал ему голову меж своих перстов и стал от хвоста отрезать кусочки да спрашивать, где скрывается Обава. Гад шипит, скворчит, извивается, на изгоев отчего-то страх напал, чуть только не убежали, забывши о своем жире.

Когда от гада половина осталась, гадателю и открылось место.

– На реке Божьи Чары сидит государева дочь. Идите туда и берите!

Беззаконные схватили женоподобного и тем ножом, коим он гада пытал, разрезали пополам, чтоб никому не сказал, зачем изгои к нему приходили.

И жир себе взяли.

Ураган ничего этого не знал, водя персов по степи, но почуял неладное и, хотя каждый воин был на счету, послал Свира к Обаве, чтоб тот оборонял ее и никуда из лесов не выпускал. Сам же еще дальше повлек за собой Дария с войском, умучивая его и каждую ночь дергая перья набегами, словно из птицы.

Персы зашли так далеко, что уже и не знают, как обратно выбраться, и идут следом за сарами не победы над ними для, а чтобы вовсе не потеряться на великих пустынных просторах. Государь велел ополченченским племенам и родам впереди себя идти и гнать широкой лавиной табуны и скот, дабы они выбивали и выедали всю траву и чтоб коням да ослам неприятеля оставалась одна черная, пыльная земля.

А однажды Ураган сказал свом подручным:

– Дарий сказал, что идет взять мою дочь себе в жены. А я хочу взять его дочь себе в наложницы. Кто добудет мне персидскую царевну, тот будет первым ярым мужем.

Подручные взяли своих людей и стали выслеживать кибитки, в которых ездили жены, наложницы и дочери персидского царя. Сродник государя, Важдай, тогда еще был сотником, однако отважным и ретивым. Долго он ездил вокруг супостата со своей сотней, лишний раз не трогая его, и высмотрел кибитку красной кожи, в которой, как говорили пленники, ездит царевна. Потом улучил ночной час, захватил да и пригнал на свой стан.

Дарий же все мыслил сразиться с сарами, и его глашатаи, когда был случай, кричали Урагану:

– Перестань убегать от нас! Давай сойдемся в чистом поле и позрим, чья возьмет!

Заполучив царевну в наложницы, государь стал ему отвечать:

– На что мне сражаться с тобой? Лучше я позабавлюсь с твоей ласковой дочерью!

Она и в самом деле была прекрасна и ласкова с Ураганом.

Дарий же от таких слов приходил в невиданный гнев, казнил своих воевод и подручных или гнал войско на верную смерть, забывая, что воевать след с хладным разумом и великим спокойствием.

Пуще всего он опасался темных и холодных ночей и посему велел зажигать костры. Урагану же у себя дома нечего было бояться, он огнями себя не выказывал и очередной ночью заходил с тыльной стороны, скрываясь в темноте, рвал в клочья и так скудные обозы персов, осыпал стрелами уставших воинов, ясно видимых в свете костров, и уходил незримым.

И наводил тем самым великий ужас, а страшиться-то было чего. Персы уже не успевали хоронить своих убитых, бросая их в степи, и за ними увязались все хортьи стаи. Они двигались на поприще позади и не трогали саров, пропуская их к вражеским станам, ибо, дошлые, знали, что после каждого набега будет чем поживиться. И от этого супостату казалось, будто не люди нападают на него по ночам, а выученные стрелять из луков звери, ибо, отскочивши от костров в непроглядную степь, зрели только оскаленные волчьи пасти. Отсюда и пошла молва на весь мир, будто сары – весь народ-оборотень, и еще неизвестно, в каком образе они больше пребывают, в зверином ли, в человеческом ли...

Ко всему прочему, причастный Ураган однажды воззвал к богам и попросил сверзнуть с небесных гор зимний студень. Тарбита услышала его, наслала пыльные ветры, которые выдули тепло из степи, и опустился на землю горный недвижный хлад. У персов не было зимних одежд, а доспехи настывали и выхолаживали тела, делая супостата неспособным сопротивляться. Но если они сбрасывали с себя кольчуги и латы, то становились уязвимыми для стрел и гибли сотнями.