– Шутишь?

– А что остаётся делать…

26 дня месяца Абу. Площадь Возрождения, Катушшаш.

Итак, митинг начался. Под пение фанфар на мостки вышел бел-пахати, управляющий северным округом Катушшаша, и, подняв ладони, начал утихомиривать ликующую толпу. На это, согласно традиции, должно было потребоваться не меньше десяти минут. Значит, до её выхода оставалось больше получаса, и было время ещё раз десять повторить заготовленную речь.

Когда Флора в условленное время пришла с готовым текстом в шестой отдел секретариата Великого сагана, её вполне радушно принял розовощёкий и доброжелательный чиновник, пригласил присесть, в её присутствии внимательно прочёл бумагу, удовлетворённо цокнул языком, вынес её в приёмную и отдал секретарше перепечатать в четырёх экземплярах под копирку. Вернувшись, он предложил выпить настоящего чая, что сейчас, в военное время, считалось роскошью.

– Флора! Вы создали поистине исторический документ! Так точно, так кратко и ёмко отразить суть текущей ситуации дано немногим. Я просто восхищён. Вот, например, это место. Э-э-э… Да! «Никто не вправе пытаться разрушить тот мир чистоты и гармонии, который мы в едином порыве хотим противопоставить надвигающемуся хаосу». Великолепно! В точку! Когда-нибудь, дорогая Флора, я буду гордиться, что мне посчастливилось с вами общаться. Да! Сахарку. Пожалуйста. Сейчас я попрошу принести рогалики. Нет. Извиняюсь. Арабела занята. Перепечатывает вашу выдающуюся речь. Я бы сам сходил до буфета, но, увы. Не могу покинуть пост в урочное время. Не имею права. А вот чаю налью. Сам. Не буду отвлекать мою замечательную секретаршу, а то ошибок наделает.

Флора, обжигаясь, проглотила горячий чай, даже толком не ощутив его вкуса. Ей хотелось как можно быстрей покинуть этот кабинет. И то, что написанный ею текст вызвал такое бурное одобрение канцелярской крысы, казалось ей оскорбительным. Одно утешало: предстоящее выступление на митинге повышало её общественную значимость, а значит, могли вырасти шансы найти новую работу. Хотя бы в той же Высшей школе искусств, где обучались студенты-стукачи, благодаря которым она и влипла в эту историю. А что! Не бросай в небо камень – может и по голове шмякнуть…

Толпа успокоилась и приготовилась внимать первому оратору. Бел-пахати выждал ещё насколько секунд и начал свою речь:

– Друзья! Сограждане… Сегодня мы провожаем достойных граждан Катушшаша, наших братьев и сыновей, в действующую армию. Скоро, очень скоро они наденут солдатские мундиры, возьмут в руки оружие и отправятся туда, где решается судьба не только нашей благословенной Империи, но и всего мира! Да! Я ничуть не преувеличил значимости того, что сейчас происходит на фронтах. Сейчас нам, как никогда, нужна победа над полчищами озверевших врагов, которые не щадят ни женщин, ни стариков, ни детей, которые мечтают сровнять с землёй наши города и селенья…

Он говорил уверенно и твёрдо, что никак не вязалось с его тщедушным видом. Резервисты, которых было сотни три, стояли прямо напротив трибуны стройными рядами, и даже то, что большинство были одеты в лохмотья, не заставляло усомниться, что они, как положено, выполнят свой долг и жизни за Родину не пощадят. А какой смысл надевать приличную одежду, если ещё перед погрузкой в эшелон всё их гражданское тряпьё полетит в большой костёр, разведённый на привокзальной площади? На выходе из бани, что расположена рядом с паровозным депо, им выдадут новенькое обмундирование – и прощай гражданская жизнь. Среди резервистов были мужчины самых разных возрастов – от подростков до пожилых граждан, и ещё среди них затесалось несколько юных девушек, явных добровольцев. Всё-таки два десятилетия непрерывного промывания мозгов сделали своё дело.

Она испугалась собственных мыслей, как будто их мог подслушать стоящий рядом шурта или, что ещё хуже, пристроившийся за спиной переодетый в штатское сотрудник Службы Общественного Спокойствия. Почему-то их легко было выделить из толпы по одному только вечно сосредоточенному выражению лица. Может быть, им также легко читать по лицам граждан, не завелось ли в их головах какой-нибудь крамолы? Нет, надо успокоиться, загнать страх туда, где его никто не найдёт – на самое дно души, в пятки. Что за жизнь? Чтобы в голову не лезло ничего лишнего, пожалуй, можно ещё раз перечитать машинописный текст с её выдающейся речью. Верхом издевательства было заставлять её это писать. Дали бы готовый текст, и мучений стало бы вдвое меньше. Нет – втрое. Вчетверо. Впятеро! Может, совесть не так бы мучила. Лучше быть слепым орудием тирании, чем соучастником её преступлений. Да! Неплохо сказано. Может с этого и начать? Кому надо – тот поймёт. Нет. Нет! Страшно! Героизм – не её стихия…

– …все мы! В едином строю – и те, кто в тылу куёт победу, и те, кто грудью идёт на врага. Слава Империи! Слава Его Величеству, да продлят боги его благословенную жизнь на многие тысячи лет!

Теперь могучий сводный хор местной консерватории, городского военного гарнизона и полиции при поддержке всех собравшихся исполнит боевой имперский марш «Разящий меч и прочный щит». А кто не поддержит, тот рискует провести ночь в кутузке…

Слова застревали в горле, но надо было выдавливать из себя всю эту абракадабру. Бел-пахати, возвышаясь над толпой, ритмично раскачивался из стороны в сторону, держа руки перед собой, как будто пытался дирижировать.

Ей теперь больше всего хотелось, чтобы пение наконец-то закончилось. Не пугало даже то, что ей сразу после того как стихнет последний аккорд предстоит выйти на сцену и, прежде чем начать речь, посмотреть в глаза толпе.

– А сейчас приветственное слово нашим славным резервистам скажет доцент кафедры археологии Института древней истории Кетта, магистр исторических и общественных наук Флора Озирис!