Севастий слегка наклонил черноволосую голову.

— Тебе будет нелегко опровергнуть ее слова.

— Э, нет, — возразил Аэций. — Опровергать слова, даже сказанные перед смертью — не моя забота. Я не виновен в убийстве Констанция Феликса и прямо сейчас доложу об этом августе.

Аэций с шумом поставил чарку на стол и двинулся к выходу.

— Не ходи к ней, только напрасно потратишь время, — предупредил его начальник стражи. — Августа на несколько дней отправилась в Аримин. Так что во дворце ты застанешь разве, что ваятелей и художников. Они переделывают альков, и твое появление будет некстати. Лучше отдохни с дороги, развейся. А когда августа вернется в Равенну, я немедленно дам тебе знать.

Слова приятеля заставили Аэция обернуться.

— Хм… Приятно видеть, что ты не скурвился на этой должности как другие, — сказал он, немного помедлив, и добавил с улыбкой, как бывало в старые времена. — А вот вино у тебя в бочке все-таки та еще дрянь.

Усыпальница Констанция Феликса. Вечером того же дня

Аэций пришел сюда один.

Для тех, кто спускался в усыпальницу, при входе оставляли зажженный факел. Аэций вытащил его из бронзового кольца и осветил ступени. Их было тринадцать, гладких и скользких после дождя, недавно пролившегося над Равенной.

Аэций медленно спустился вниз. Толкнул тяжелую тугую дверь, за которой простирался богато украшенный погребальный зал. У дальней стены, покрытой от пола до потолка прекрасной мозаикой, на небольшом возвышении белел саркофаг. На саркофаге возлежали мраморные фигуры Констанция Феликса и его жены. Приговоренные вечно смотреть друг на друга они казались застывшими слепками живых людей. На бедре у мраморной девы сидело её не рожденное дитя. Ваятель изобразил его в виде кудрявого ангела…

«Приветствую тебя или твой дух. Того, кто меня может услышать», — мысленно обратился Аэций к фигуре, изображавшей Констанция Феликса. — «Перед мертвыми принято каяться. Наверное, лучше это сделать сейчас, чем когда-нибудь потом. Твоя жена обвинила меня в убийстве, но ты ведь знаешь, что я этого не делал…»

Аэцию послышался какой-то шорох. Он обернулся, чиркнул в воздухе факелом, чтобы как можно полнее осветить погребальный зал, но никого не увидел и вновь обратился к Констанцию Феликсу, словно тот находился где-то поблизости и мог услышать его мысленную исповедь.

«Я знаю о том поручении, которое дал тебе император Феодосий. Все это время ты пытался выяснить, какие тайные отношения связывают меня со скифами. Почему они всегда помогают мне и по первому зову присылают войска. Ты удивишься тому, что услышишь, но скрывать не имеет смысла. Всю свою юность я провел в заложниках у врагов Империи. Это старый военный обычай. В заложники отправляют отпрысков римской знати. Их пребывание у врага гарантирует соблюдение мира. Но кто же, по доброй воле, отдаст свое собственное дитя? Для этой цели найдут подходящего обликом мальчика-сироту и выдадут его за сына какого-нибудь вояки, имя которого на слуху. Так было и со мной. Меня усыновил магистр конницы Гаудентий и отправил в заложники. Сначала к королю торингов, а потом к предводителю скифов Ульдину. Торинги не заметили подвоха, хотя моей матерью называли некую знатную римлянку Италу. Италию, проще говоря. А Ульдин догадался, кто я на самом деле. Он мог бы меня убить или отослать обратно, но вместо этого разговаривал со мной как с равным. И знаешь, о чем он спросил? Хочу ли я стать таким же правителем, как он. «Земля, на которой мы живем, когда-то была едина, но потом её разделили на части и засеяли ненавистью и враждой», — сказал он мне. — «Стань на ней истинным правителем. Тем, кто устанавливает мир и порядок, а не сеет вражду и смерть». Слова Ульдина захватили меня. Он умел убеждать. Каждое его слово звучит у меня в голове, словно сказано только вчера. Ульдин доверил мне во владение реку Данубий, что течет на запад Империи. Другие его сыновья, а он называл нас именно так, получили реки на севере и на востоке, ведь реки — это нити, что сплетают землю воедино. С тех пор я один из тех, кто служит миру, а не войне. Останавливать войны, которые начинают другие — в этом мы поклялись на своих мечах. Перед смертью Ульдин наказал нам всегда помогать друг другу. Вот почему мне по первому зову присылают войска…»

Сзади явственно послышались шаги.

— Кто здесь?! — воскликнул Аэций, хватаясь за рукоять меча.

— Это я, я. Зеркон, — ответил смуглый согнувшийся в полупоклоне человек. Он и так-то отличался невероятно маленьким ростом, носил на спине уродливый горб, старательно прикрывая его одеждой из пестрой заморской ткани, из-за чего довольно сильно смахивал на шута. Зеркон и был им, развлекая августу и ее гостей на пирах. А кроме того доводился двоюродным дядей сыновьям Аэция и все это время присматривал за ними как за собственными детьми. Обладая удивительно чутким слухом, он частенько по-родственному, но, разумеется, за приличное вознаграждение предупреждал Аэция о том, что удавалось подслушать в августейших покоях или разузнать через своих многочисленных осведомителей, которым ведь тоже надо было платить.

— Как ты нашел меня? — нахмурился Аэций. — Я никому не говорил, куда собираюсь идти.

— Вы спрашивали у сторожа, где находится склеп Констанция Феликса, — услужливо ответил Зеркон. — Сначала он рассказал об этом вам. А потом и мне.

— У тебя какие-то вести?

— Иначе бы не пришел. Уверен, они покажутся вам интересными. В Аримине, что расположен немного южнее отсюда, готовятся небывалые торжества.

— Об этом я слышал, — кивнул Аэций. — Пусть себе веселятся. Торжества и веселье — лучшие развлечения, чем война.

— О, разумеется, разумеется, но среди приглашенных затесался весьма примечательный гость, — таинственно улыбнулся карлик.

— Кто-то из местной знати?

— Скорее из дальней. Наместник Африки Бонифатий.

— Наместник… Бонифатий? — с расстановкой повторил Аэций, припоминая, что это имя упоминал в разговоре и начальник стражи. — Вряд ли на торжествах в Аримине его дождутся. У него довольно скверная ситуация за морем. Из последнего, что я слышал, бывшие союзники по мятежу объявили его врагом и теперь осаждают в крепости Гиппо-Регии.

— Осаждали до недавнего времени, — поделился новостью Зеркон. — Августа обратилась за помощью к императору Феодосию. Бонифатия вызволили из Гиппо-Регия, и скоро он прибудет в Аримин вместе с остатками своего достославного войска.

— Ах, вот как. Попутного ветра им в спину, — не скрывая раздражения, произнес Аэций. — Это всё, что ты хотел рассказать?

— Ох, если бы всё, если бы всё… — печально вздохнул Зеркон. — По самым последним слухам, от которых я до сих пор не могу опомниться, августа собирается возвести Бонифатия в сан патриция. А в Риме его уже объявили новым магистром армии, — при этих словах Зеркон склонился в соболезнующем поклоне и добавил с глубокой скорбью в голосе. — Вместо вас.

Аэций ушам своим не поверил.