Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ветерок с довольным видом кивнул головой. Синеглаз принял его игру.
— Худородный? — переспросил он. — Во времена покойного царя Афру мой род считался одним из самых влиятельных и славных в Сольсуране. Впрочем, для тебя и твоего отца, похоже, родовитость определяют не кольца доблести, добытые воинами рода в боях, а меновые кольца, набивающие сундуки. Недаром говорят, что предки князя Ниака держали лавку в мясном ряду Имарна. Впрочем, он от них недалеко ушел.
И меньших слов хватило бы, чтобы довести Синеглаза до бешеного исступления. Прадеда-мясника он стыдился больше, нежели убийцу-отца.
— Взять его! — заорал он. — Порвать в пыль! Скормить кавукам!
Спеша выполнить приказ властелина, Ягодник швырнул в Ветерка копье. Молодой Ураган лениво пригнулся.
— Что-то ты плохо целишься, Двурылый! — рассмеялся он дюжинному в лицо. — Утратил меткость, сражаясь с женщинами и рабами? Если и наемники столько же стоят, я скажу, князь Ниак бросает меновые кольца в реку.
Еще тринадцать копий вонзились в землю за его спиной. Наемники, впрочем, как и Камень, не смогли проследить молниеносного приближения Ветерка, а тот, не давая времени подобрать копья, врубился в центр отряда с неукротимой стремительностью своего далекого предка, чье изображение, втравленное под кожу иглой, красовалось на плече воина и оберегало клинок его доброго меча.
Стражников разметало по поляне еще до того, как Камень успел занять место на спине Крапчатого и вытащить меч, принимая бой. Могучий Утес, не до конца веривший рассказам воинов Ветра о чудесных подвигах, совершаемых в битвах их приемным сородичем, вынужден был признать, что Ураганы не то что преувеличивали его заслуги, но скорее преуменьшали их. Вернее, им просто не хватало слов, чтобы достойно все описать. Хотя Камень, снискавший в травяном лесу славу опытного и искушенного бойца, полагал, что знает о воинском искусстве если не все, то многое, но такого он себе даже вообразить не мог.
Не зная устали, молодой Ураган рубил и колол, наносил и отражал удары, держа в поле зрения всю Синеглазову дюжину. Он был везде и нигде: мечи стражников, вроде бы нащупавшие брешь в его безупречной обороне, находили вместо человеческого тела пустоту, зато с какого боку бы они ни пытались зайти — их всюду встречала насмешливо-роковая улыбка стального клинка.
Наемники не зря приписывали воину Ветра помощь темных сил. В их глазах он раздваивался и растраивался, а его меч — великолепная работа Дикого Кота из Имарна — сверкал в лучах солнца, как разящий луч света. Отдельного внимания заслуживало его умение ездить верхом. Белый зенебок, снежным вихрем круживший по поляне, слушался малейшего повеления седока, при каждом удобном случае пуская в ход могучие копыта и крутые рога, а молодой воин на его пляшущей спине чувствовал себя едва ли не уверенней, чем на твердой земле.
Неуловимый и подвижный, как свежий летний бриз, давший ему имя, Ветерок умело использовал все возможные преимущества своего положения. Ускользая от ударов и атакуя, он поворачивался во все стороны в седле, свешивался то на один, то на другой бок, никнул к мохнатой холке, откидывался на круп. А когда один из наемников в тот момент, когда Ураган, приспустившись с правого бока, отражал удары одновременно четверых противников, решил зайти слева и достать его копьем, Ветерок свесился едва не до земли и швырнул в обидчика дротик из-под брюха зенебока.
Камень подумал, что приемный сын Ураганов своим мастерством превосходит даже вестников Великого Се, а ведь лучше них ни до, ни после в Сольсуране никто не сражался. Впрочем, дело было не только в мастерстве. Он отдавался битве с исступлением, доходившим до одержимости, до такой степени забывая о себе и презирая опасность, что это уже вызывало у окружающих даже не страх, а некое почти суеверное благоговение. Похоже, своей безграничной самоотверженностью он надеялся если не изменить волю Великого Се, выправив свою долю, то хотя бы что-то доказать, если не людям, отвергнувшим его, то хотя бы себе и той, которую любил.
Скалы дрожали и гудели от грохота сшибающихся тел, лучи Владыки Дневного света застилала поднимающаяся столбами пыль, в небо неслись звериные крики людей и жалобный плач зенебоков, травяные стебли обагряла щедро льющаяся кровь, а на месте каждого сраженного наемника вставало трое или четверо новых.
— Что вы возитесь?! Их же всего только двое! — недовольно подгонял своих солдат предусмотрительно державшийся за их спинами Ягодник. — Вы что, хотите от князя на ужин ваши собственные потроха?
И они бросались вперед, предпочитая гибель от меча унизительной каре, которая ждала их в случае поражения, сторицей отрабатывая серебро, которое им платили. Вопреки издевательскому замечанию молодого Урагана, потомок купцов Князь Ниак меновые кольца в реку не бросал и впредь не собирался этого делать: Камень на собственной шкуре ощущал, что солдаты свое дело знали и оружие в руках держали не только во время дворцовых церемоний. Если бы не Ветерок, все могло закончиться слишком быстро.
Даже сейчас, несмотря на то, что молодой воин принимал на себя основной удар княжеских людей, от отсутствия внимания Камень не страдал, непрестанно отражая атаки тех, кто не имел возможности или просто боялся сунуться под меч неистового Урагана. Хорошо хоть Крапчатый, который, заслышав первые звуки битвы, оставил ужин и с воинственным ревом устремился на помощь своему хозяину, не забыл опыт прежних битв и держался лишь немногим хуже белого зенебока Ветерка.
Помощи от вестников им ждать не приходилось: незадолго до появления Синеглаза царевна узнала, что винтокрылой колесницы не оказалось в Граде и ее вознице требовалось сделать слишком большой крюк.
Великий Се, как известно, любит тружеников, к тому же дело, за которое они сражались, назвать неправым посмел бы разве что князь Ниак. И хотя травяные рубахи обоих воинов были распороты уже в нескольких местах, а в сапоге Могучего Утеса что-то противно хлюпало, они оба не прекращали своих трудов. Удача сопутствовала им, придавая сил, и мало-помалу ряды солдат начали редеть. К тому времени, когда Владыка Дневного Света коснулся своими лучами дальних гор, из всей Синеглазовой дюжины в строю оставалась лишь половина бойцов, да и те имели весьма помятый вид.
Все время, пока продолжалась схватка, Синеглаз держался в стороне, с надменно скучающим видом наблюдая за тем, как его солдаты безуспешно пытаются расчистить для него путь к заветной террасе, но в какой-то момент ему это надоело и он решил вступить в битву сам:
— С дороги, кавуковы дети! — раздарив авансом
