Но все-таки – я выжила. Чудом – спаслась. Продолжала жить. И когда я, наконец, осознала это, я начала истерически хохотать и никак не могла остановиться. Таксист посматривал на меня в зеркало заднего вида, словно на сумасшедшую. Он с облегчением высадил чокнутую пассажирку у Московского вокзала.

Я вышла на площадь Восстания, и тут меня вдруг охватила такая эйфория!.. Невозможно даже передать словами всю глубину моей тогдашней радости. Я жива, жива!.. Народу на Невском полно, солнце только опустилось за крыши, но светло как днем – и я все это вижу, чувствую, наслаждаюсь!..

Я шла, сама не зная куда. Я прочесала пол-Невского, не понимая ничего, испытывая только бурлящую радость и небывалый подъем. Я не понимала, что мне сейчас надо делать и что будет дальше. Порой, в прогале Литейного или Фонтанки, меня освещало солнце, не упавшее еще за горизонт. Его мягкий свет ласкал мою кожу, Адмиралтейство горело путеводной звездой, а пение троллейбусов и шум моторов звучали, как восхитительная музыка.

Наконец, где-то уже в районе Мойки, я вдруг ощутила дикую усталость и решила присесть в уличном кафе. В конце концов, помимо того, чтобы отдохнуть, надо было определиться. Понять: кто я, где я и что делать дальше.

Я заказала два вкуснющих питерских пирожных – какое значение имеют лишние калории по сравнению с тем необратимым, что могло со мной случиться всего пару часов назад!

В кафе оказалось полно народу. Много иностранцев. Все предвкушали белую ночь. Било двенадцать, а солнце только сваливалось за горизонт.

Прожевав восхитительные пирожные, запив их еще вчера запретным – диеты, диеты! – молочным коктейлем, я спросила себя: «Что же мне теперь делать?»

Первой мыслью было позвонить в Москву. Объявить, что я жива-здорова и со мной ничего страшного не случилось. Но потом я подумала: а кому, собственно, прикажете звонить? Денису? Но какое, спрашивается, теперь он имеет ко мне отношение?..

Вот интересно, что он станет делать, когда увидит мою фамилию в списке погибших? Ну, для начала всплакнет, конечно. Он ведь человек эмоциональный – художник… А вот что будет потом, когда пройдет первый шок и к нему вернется способность здраво мыслить? Наверное, вздохнет – как ни печально это осознавать, – причем с облегчением. И про себя подумает: «Теперь я смогу на законных основаниях, без угрызений совести, искать себе более подходящую пару… Девочку милую, послушную, домашнюю… Чтобы в моей квартире постоянно пахло пирогами…»

Мысль о сем была немножко горькой, однако, если быть честной перед самой собой, ведь и для меня Денис – не любовь всей моей жизни. Совсем не то, что мой давний питерский Георгий. Георгий – шквал, Денис – легкий ветерок. Я оказались рядом с Диней почти случайно. Просто потому, что мы оба любили Кундеру, джаз и хороший кофе. Но этого разве достаточно, чтобы всю жизнь просидеть бок о бок и, как говорится, умереть в один день? И если б я остановилась на Денисе… Если б моя дальнейшая жизнь ограничилась только им… О, это было бы ужасно…

Бог с ним, с Диней, решила я. Умерла так умерла. Не буду я ему звонить – во всяком случае, пока.

Может, поставить в известность о моем чудесном воскрешении коллег, так сказать, товарищей (и товарок) по работе? Ну, во-первых, по всем правилам делового этикета сейчас уже явно поздно, за полночь. Во-вторых, скажем прямо, вряд ли известие о том, что я не скончалась, а жива-здорова, многим доставит радость. Уж точно не Машке. И не Серафиме – обе заклятые подруги, не скрываясь, метят на мое место. Воображаю, какая между ними грызня начнется, когда придет весть о моем безвременном отлете на небеса!.. Да и начальница отдела, Урсула, тоже вряд ли прольет много слез по неуживчивой и все оспаривающей подчиненной…

Остается мама… Но мама моя ох, как далеко – аж в Сан-Франциско. После смерти отца она вышла замуж за патлатого миллионера и умотала с ним за океан. Ведет она там, судя по всему, совершенно рассеянный образ жизни. Две открытки, что она прислала мне за семь лет американской жизни – тому порукой. И это при всех тех возможностях общения, которые предоставляют нам нынче телефон, Интернет и IP-телефония…

Итак, подведем итоги. С грустью можно констатировать: никто в Москве по мне особо не заплачет… Если не считать, конечно, дежурные слезинки и фарисейские всхлипывания, положенные на похоронах…

Но ведь и я… Ведь и я тоже, если разобраться, не стану плакать – убиваться по моей прошлой жизни…

Какой-то важный вывод следовал из данной мысли – а вот какой именно, я не могла пока для себя сформулировать: сказывались напряжение и стрессы сегодняшнего дня.

Я расплатилась в кафе и опять побрела куда глаза глядят – на этот раз по Мойке.

Вот кто бы по-настоящему заплакал по мне… Как и я по нему… Разумеется, в те дни и годы, когда мы по-сумасшедшему были влюблены друг в друга… Георгий, моя питерская любовь…

Какие страсти тогда кипели на улочках Москвы, на проспектах града Петра, в акватории Финского залива, в поездах дальнего следования!.. Я была восторженная второкурсница, он – суровый двадцатисемилетний мореман, яхтсмен и яхтостроитель. В первый же день знакомства, когда я, наплевав на все принципы, позволила ему меня целовать на лавочке на Марсовом поле, он сказал, что любит, и предложил выйти за него замуж.

А потом началась жизнь на колесах, бешеные прыжки из Питера в Москву и обратно, раскаленные телефонные линии, безумие встреч и депрессуха расставаний. Мы не сомневались, что должны быть вместе, но никак не могли поделить столицы.

– Георгий, где мы с тобой будем жить?

– Ты же понимаешь, Ксенчик, я не смогу существовать в вашей Москве. Там нет моря – а значит, нет для меня работы. А следственно, нет и жизни. Для меня работа – это жизнь…

– А я?

– И ты, конечно. Но с одной тобой и без работы я буду скучен и неинтересен даже тебе.

– Ты мог бы строить яхты, например, на Пестовском водохранилище. Или на Клязьминском. Там полно яхт.

– На водохранилище?! Ты что, смеешься?!. Ты еще скажи – на Яузе! На реке Пехорке! Нет уж!.. Во все время жена следовала за мужем. Таков закон, таков порядок, и ни один двадцать первый век его не отменял! Поэтому переезжай-ка ты ко мне в Петербург.

– А институт? Ты даже не представляешь, с каким трудом я поступила! Сколько я занималась! Сколько денег мама потратила на репетиторов!

– Ты можешь перевестись. У нас в Питере полно хороших вузов.

– Да ты смеешься, что ли! Разве все они сравнятся с моим!..

После споров и ссор и даже швыряний друг в друга предметами, обычно следовали жаркие объятия. А после жарких объятий мы опять искали консенсус. И вот однажды, в таком расслабленном состоянии, мы приняли стратегическое решение. Стратегически неверное, как впоследствии оказалось. Оно заключалось в следующем.

Во-первых, мы ждем, пока я не получу диплом. А потом я прошу распределения в северную столицу, мы меняем на Питер мою квартирку и счастливо здесь живем-поживаем. Георгий по-прежнему строит свои яхты, а уж я-то, с дипломом престижнейшего вуза как-нибудь найду работу и в Северной Пальмире.