Падишах слушал о проекте Ходжи, о котором и я слышал впервые, как слушают увлекательную сказку. На обратной дороге в экипаже падишах спросил: «Так каким, по-твоему, будет потомство у львицы?» Ходжа заранее приготовил ответ и потому объявил, что самцов и самок будет поровну! Говоря мне об этом, он заметил, что в его ответе не было ничего неосмотрительного. «Этого глупого ребенка я буду держать в руках, я сообразительнее главного астролога Хусейна-эфенди!» Меня удивило, что он так говорит о падишахе; я даже почему-то обиделся. На душе у меня было тоскливо, и я занялся домашними делами.

Потом он стал употреблять слово «глупость» как волшебный ключ, открывающий любой замок: из-за своей глупости они ни о чем не задумываются, глядя на звезды над нашими головами; из-за глупости они спрашивают: а для чего пригодятся знания, которые они могут получить; из-за глупости они интересуются выводом, а не деталями; из-за глупости они похожи друг на друга и т. д. Хотя подобные высказывания не нравились мне, когда я жил еще в своей стране, я ничего ему не отвечал. Собственно, и он тогда интересовался не моим мнением, а своими глупцами; моя глупость, видите ли, была иного свойства. В те дни, когда мы без конца вели разговоры, я рассказал ему свой сон: он возвращается вместо меня в мою страну, женится на моей невесте, на свадьбе никто не догадывается, что это не я; я же, одетый в турецкое платье, наблюдаю из угла, как моя мать встречается со счастливой невестой; несмотря на мои слезы, от которых я и проснулся, они не узнают меня, поворачиваются ко мне спиной и удаляются.

Дважды Ходжа побывал у Паши, который, судя по всему, был недоволен тем, что Ходжа сближается с падишахом не под его наблюдением; Паша устроил ему настоящий допрос; Ходжа значительно позже, уже после второго изгнания Паши из Стамбула, рассказал мне, что Паша интересовался мной, наводил обо мне справки; знай я об этом раньше, я пребывал бы в страхе, что меня могут отравить. Я все равно чувствовал, что Паша интересуется мной больше, чем Ходжой; мне льстило, что наше сходство занимает Пашу сильнее, чем меня. Это сходство в то время было тайной, почему-то придававшей мне странную храбрость, о которой Ходжа не догадывался. Иногда я думал, что именно благодаря этому сходству, пока жив Ходжа, мне ничто не угрожает. Возможно, из-за этого я возражал Ходже, когда он причислял Пашу к числу глупцов, и тогда Ходжа сердился. Сознание того, что он тяготится мной, но не может от меня избавиться, толкало меня на не свойственную мне дерзость. Ни с того ни с сего я вдруг начинал допытываться, что говорил Паша про нас обоих, это вызывало гнев у Ходжи, причину которого он сам не мог понять. Тогда он упрямо повторял, что против Паши строят козни, что янычары что-то затевают, что он чувствует, что во дворце что-то готовится. Поэтому, если он и будет работать над оружием, как велел Паша, то будет это делать не для временного везира, а для падишаха.

Одно время я думал, что он занимается изобретением какого-то оружия, но дело не движется. Я был уверен, что если бы у него что-то получалось, он обязательно открылся бы мне и, даже стараясь унизить меня, непременно спросил бы, что я думаю о его работе. В один из вечеров мы — мы это делали два-три раза в неделю — отправились в известный дом в Аксарае[31], послушали музыку, провели время с женщинами. На обратном пути Ходжа сказал, что собирается работать до утра, спросил про женщин, а сразу по возвращении домой закрылся в своей комнате. Я остался со своими книгами, которые мне надоело даже листать, и подумал: вот он сидит взаперти за столом, к которому так и не привык по-настоящему, и думает, но ничего у него не придумывается, и он часами со стыдом и гневом смотрит на лежащий перед ним пустой лист бумаги.

Далеко за полночь он вышел из комнаты и со скромностью ученика, нуждающегося в помощи, позвал меня к себе. Ничуть не смущаясь, он сказал: «Помоги! Давай думать вместе, у меня одного ничего не выходит». Я молчал, почему-то решив, что его мысли заняты женщинами. Увидев мой пустой взгляд, он сказал серьезно: «Я думаю о глупцах. Почему они так глупы?» И, словно предвидя мой ответ, добавил: «Ну хорошо, не глупы, но в головах у них чего-то не хватает». Я не стал спрашивать, кто это «они». «Разве нет у них места в голове, чтобы удержать знания? — Он огляделся по сторонам, словно подыскивая слово. — В голове у них — коробка, в коробке должно же быть среди всякой мешанины свободное местечко, чтобы что-то поместить, но похоже, что его нет. Понимаешь?» Я хотел бы убедить себя, что что-то понимаю, но у меня это не получалось. Мы долго сидели молча. «Почему люди такие разные?» — наконец сказал он и добавил: «Был бы ты настоящий врач, научил бы меня, объяснил бы, из чего состоит наше тело и каково внутреннее его строение». Он немного смутился. Не желая, видно, меня пугать, он постарался объяснить спокойным голосом, что не хочет сдаваться, что пойдет до конца, и потому что ему интересно узнать, что находится там, в конце, и потому, что у него нет другого выхода. Я не понимал, но мне нравилось думать, что многому он научился от меня.

Потом он часто повторял эти слова, словно мы оба понимали их значение. Но за его показной решимостью проступала любознательность ученика, задающего много вопросов; всякий раз, когда он говорил, что пойдет до конца, мне казалось, что я слышу печальные стоны безнадежно влюбленного, спрашивавшего, ну почему на него свалились такие беды. В то время он часто повторял эти слова: повторял, когда узнал, что янычары[32]готовят бунт; повторял, когда рассказывал мне, что ученики начальной школы больше интересуются ангелами, чем звездами; повторял после того, как швырнул в угол, не дочитав и до половины, рукопись, которую купил за большие деньги; повторял, когда расставался после бесед с друзьями, с которыми, больше по привычке, встречался в муваккитхане; повторял после того, как мерз в плохо отапливаемой бане, и после того, как ложился в постель, разложив любимые книги поверх одеяла в цветочек; повторял после того, как слышал глупые разговоры во дворе мечети во время омовения; когда узнал, что флот потерпел поражение от венецианцев, и после того, как терпеливо выслушивал соседей по кварталу, которые уговаривали его жениться, так как возраст у него был уже солидный. Он пойдет до конца.

Сейчас я думаю: кто, прочитав до конца эту книгу, терпеливо проследив за реально происходившим или выдуманным мной, сможет сказать, что Ходжа не сдержал своего слова?

Ближе к лету мы услышали, что на берегу Босфора в Истинье[33]нашли труп главного астролога Хусейна-эфенди. Паша получил в конце концов фетву[34]на убийство, астролог же не усидел в потайном месте, прослышав, что Садык-паша скоро умрет, или что, по крайней мере, есть основание так думать, разослал во все концы послания и тем обнаружил себя. Он собирался переправиться в Анатолию, но палачи настигли его и задушили в лодке. Узнав, что имущество главного астролога арестовано, Ходжа попытался завладеть его бумагами, книгами и тетрадями; все скопленные деньги он истратил на взятки. Как-то вечером он привез большой сундук с рукописями, за неделю прочитал залпом тысячи страниц и потом сказал гневно, что он мог бы написать лучше.