— Думаю, что нет, — усмехается Плешивец. — Да ты не волнуйся, Без Прозвища, не сокрушайся так сильно. Не для того мы тебя увязали, чтобы твое нытье выслушивать. Ты нам лучше вот что расскажи: куда дел Змееглавца, а главное — зачем от него решил избавиться. Если не набрешешь или со слов твоих обнаружится, что Змееглавец наш любезный пребывает где-то в добром здравии, распутаем тебя без промедления, напоим до усрачки... Девок не позовем, потому как не сильно-то ты их привечаешь... а содеявшееся между нами недоразумение предадим забвению.

— Ни к чему мне брехать! — рычу я. — Пускай тебе шакалы брешут! Змееглавец же, как мне доподлинно ведомо, лежит мертвым трупом на обочине дороги, что ведет от Алтарного поля к городским воротам. О чем я скорблю вместе с вами, не меньше вашего, а то и больше.

— Лежит... мертвым трупом... — повторяет за мной Плешивец, словно пережевывает эту новую для него мысль. — Не дышит, стало быть, и не разговаривает... И что же такое могло произойти с другом нашим Агнирсатьюкхергом, что он в одночасье из здорового, полного сил мужика вдруг обратился в мешок дерьма?

— Удар его хватил! Стукнуло в затылок... как ты меня. Только я привычный, мне не впервой, а он похлипше оказался.

— А позволь узнать: уж не ты ли его в затылок приголубил?

— Зачем мне так с ним поступать, Плешивец? Зачем? Какой в том резон?! Я точно так же в этом деле, как и он, и ты!..

— В каком таком деле, Без Прозвища?

Похоже на то, что Когбосхектар по простоте душевной ляпнул лишнего. Даже не лишнего, а того, что ни пр каких обстоятельствах ляпнуть не мог. Поскольку вс кто хоть что-то знает об исчезновении Свирепца, до сег момента пребывали в твердой уверенности, что если у кто здесь и остался ни при чем, так это ражий прост га Без Прозвища. Шутки у тебя, Элмизгирдуан, довольн глупые и рискованные.

— Ну как же... сам знаешь... был король, и нет., мы ж вместе под дверями спальни в карауле стояли...

— Ну, стояли, и что дальше? Дело-то какое?

— Да вот это дело, что стояли, оно и есть... Вот что, Плешивец, — голос Когбосхектара внезапно обретает прежнюю твердость. — Ничего я тебе внятного не скажу, хоть ты меня тут на ремни изрежь. Если, конечно, я наперед не выпутаюсь и сам всех твоих прихвостков не испластаю. И вот что еще. Коли уж так близка твоему сердцу участь Агнирсатьюкхерга, спрашивать тебе надлежит не меня, смирно топтавшегося на обочине Алтарного поля, а Свиафсартона Страхостарца, что на это поле ходил вместе со Змееглавцем и, как видно, там же его и оставил. Если, конечно, довольно в тебе храбрости обращаться к Свиафсартону с вопросами... Или допытай обо всем принцессу Аталнурмайю Небесницу. Уж она-то точно знает. Да только не забывай, что она как была, так по сю пору принцессой и остается. И не ровен час, воротится во дворец добрый наш правитель Итигальтугеанер Свирепец, и ведь никто не изведает, насколько сильно ему понравится то, что его любимую дочурку о чем-то спрашивал паршивый мечник...

Плешивец выслушивает мою непривычно долгую речь, согласно кивая в такт словам.

— Складно трещишь, Без Прозвища, — говорит он наконец. — Так и хочется с тобой согласиться. Тем более что из твоих слов как раз и получается, что спрашивать мне больше некого, кроме тебя. Что я и буду делать со всем моим прилежанием всю ночь напролет, пока ты не пропоешь мне, как птичка-ворона, все, что помнишь, от самого рождения до последних твоих минут в этом погребке.

...Долго же придется ему ждать, пока я, Элмизгирдуан по прозвищу Скользец, на самом деле ВСПОМНЮ ВСЕ!..

— Добрый ты, Плешивец, — между тем отвечаю я. — Слеза прошибает. Пострадаешь ты когда-нибудь через свою доброту. А не опасаешься, что между десятой и двадцатой флягами исканкеданского хватятся копейщики своего сотника и приправятся искать такие, как есть — пьяные да злые? И в первую голову спросят с тебя, старинного моего друга и доброжелателя?

— Да откуда же им знать, твоим копейщикам, что ты, Без Прозвища, вместо того, чтобы в казарме хлебать с ними перекисшее бухло, шляешься впотьмах по королевскому дворцу и вынюхиваешь, где и что плохо лежит? Им, небось, и в головы их пьяные да злые такого не придет. Хотя бы потому, что никогда ты раньше так не поступал и даже не намеревался.

Мне совершенно понятно, что терпение у Плешивца, как бы он ни изгалялся, уже на исходе, а запасы логики и здравого смысла у Когбосхектара иссякли намного раньше, и сейчас он беззастенчиво черпает из моих закромов. Ничто не препятствует мне оставить это большое неуклюжее мохнатое тело и переместиться в новое. Тем более что ночь не может длиться вечно, до восхода солнца я должен предъявить Свиафсартону правителя, а подозрение, что Лиалкенкиг Плешивец хорошо осведомлен о случившемся, усиливается во мне с каждой минутой.

Как на беду, в дверь деликатно скребутся, и Плешивец, что-то гаркнув на акувахском наречии, с сожалением прерывает допрос и уходит. Чего-то он ждал и, по всей видимости, дождался, что оторвался от излюбленного занятия, которое обычно предпочитал и выпивке, и бабам, и сну, и еде. Я остаюсь в компании четверых мечников, и при свете дня-то не самых умных воинов, а сейчас, за полночь, полусонных и потому отупевших сверх всякой меры.

— Что вылупились, сволочи? — спрашиваю я ласково. — Денег, поди, хотите?

— А есть? — равнодушно любопытствует один из них, судя по плоской смуглой роже — натуральный акувах.

— А то как же!

— Хорошо, что сказал. После заберем.

На этом вялая попытка откупиться обрывается. Акувахи, эти дикари, туго соображают. Есть крайнее суждение, что не соображают вовсе. Это не так. Просто обычному человеку недоступна их система ценностей. Оружие они любят больше денег. Если ты не владеешь мечом, значит, не существуешь вовсе, и сквозь тебя можно пройти, как сквозь пустоту. Или, на худой случай, прорубиться, как сквозь кустарник. Отсюда следствие: лучших мечников, чем акувахи, не сыскать.

Но у меня нет времени размышлять над этой их особенностью. Мне нужно найти и осмотреть личный знак нанимателя. Или понаблюдать, что вокруг него происходит. И еще мне хотелось бы обсудить некоторые свои догадки с Лиалкенкигом Плешивцем, но только в другой обстановке — когда он будет в моей власти, а не я в его.

Измещение.

Когбосхектар по прозвищу Без Прозвища обвисает в кресле, удерживаемый одними лишь путами — большой мешок без костей, которому из озорства придали вид человеческого тела.

— Эй, — знаменщик Хьеперрак встряхивает его за плечо _ Заснул, что ли?

Я знаю, как его зовут, знаю, чем он живет и чем дышит. И про всех всё знаю... Наблюдаю за его замешательством, старательно подыгрывая. Что это стало с сотником Когбосхектаром? Может, прикинулся? Только что сидел, вращал буркалами. Грозился всех порешить. И вдруг затих. Что-то неладно. Не нравится мне. Скорее бы здесь закончить, и в казарму. Пожрать, кислой верблюжовки выпить, чтобы в животе боги в свои дудки веселее дунули. И в шкуры завернуться до побудки. Свирепца не стало — и порядка не стало. Где такое было видано, чтобы мечник вязал копейщика, будто разбойника, да волок на дознание в Узунтоймалсу?! 'Скорее бы утро. А там, глядишь, и Свирепец объявится...