Голос Стодеревского падает откуда-то сверху:

— Това-арищи офицеры, как вам не стыдно! Ну ладно солдаты — они в первый раз. Но вы же ка-адровые военные!

Он стоит залитый текучим пульсирующим светом. Широко расставив ноги, задрав упёртый в сгиб локтя автомат, укоризненно качает головой. На нём единственном — афганская «песчанка», настоящая боевая форма.

«Красиво, — думает Митя — Но ведь красиво!»

Правду говорят о Стодеревском: герой. Вот: ракурс снизу вверх, соткан из пульсирующей ткани пожара, особенный, отличный от всех остальных. В Афгане он командовал батальоном и однажды вывел его из безнадёжного окружения. Ему дали подполковника и медаль «За боевые заслуги». И назначили командиром образцово-показательной учебной части, лучшей в ЗакВО. В ленинской комнате лежит брошюра, в которой описано, как батальон попал в кольцо среди раскаленных сопок и как спасся благодаря выучке и отваге комбата.

Росту в нем под два метра, и ракурс снизу вверх ему, в общем-то, должен быть ему привычен. (Военврач Синицын, правда, повыше, но толку… Синицына разглядываешь запросто, без душевного подъема.) Иногда, когда у него хорошее настроение, Стодеревский рассказывает занятым какой-нибудь сборкой-разборкой взводам о том, что в руках настоящего воина — даже шомпол опасное оружие. Под Кандагаром, например, двое душманов, зарезав уснувший караул, перебили шомполом целый взвод. Зажатый в кулаке, он подносится к уху спящего, и сильным ударом вгоняется вовнутрь

— Только перед самым ударом нужно будить, поймать момент, когда человек начинает просыпаться. Тогда он не кричит.

Голос у Стодеревского приятный, обволакивающий бархатом. Как у Деда Мороза на детсадовской ёлочке. Он слегка пришепётывает, самую малость — шипящие просто цепляются своими ножками за его пышные льняные усы. Он никогда не кричит. Солдаты никогда не говорят о нем гадостей. По воскресеньям на спортивном празднике первым бежит по желтому пыльному серпантину до горного озера. Тем, кто его обгонит — увольнительная. Но кажется, его никто ни разу не обгонял.

— Вставайте. БТР перевернулся, потому что въехал в ливнёвку.

Офицеры встают. Пряча сконфуженные лица, отряхиваются, ищут слетевшие фуражки. Встают и солдаты. Замполит, который ехал, видимо, в одной машине с командиром — а стало быть, не летел вверх тормашками, а стало быть, не плюхался грудью на дорогу — стоит, расправив плечи.

202-й и на этот раз замыкал колонну. Остальные борта, удачно обогнувшие преграду, давно ушли вперед. Стодеревский отослал и свой БТР, четверо офицеров и пятеро солдат остались без транспорта.

В домах за высокими каменными заборами темно. Дома притаились. Наверное, собак здесь не держат. Неужели нет совсем никакой живности? Ни звука…

Кочеулов, цветом красный, кусает нижнюю губу и отворачивается. В глазах его слезы.

— Он все правильно сделал, — шепчет как бы в оправдание взводному Земляной — По уставу.

— И что теперь, — шепчет Бойченко — Так война или не война?

Пожарная машина горит с двух сторон, с морды и с задка. Подожгли недавно, пламя не успело разгуляться. Солдаты смотрят в него заворожено. Перевернутая пожарная машина, горящая посреди ночного переулка в незнакомом чужом городе… Видимо, уловив общее настроение, Тен вздыхает:

— Пикассо, бля.

— Строиться! — командует Стодеревский.

Кочеулов подхватывает:

— Взвод, строиться в колонну по два!

— Водитель остается охранять БТР. Заодно постараешься потушить эту дуру.

У Решетова глаза как теннисные мячики.

— Товарищ подполковник, я ж без оружия, а если…

Обрывая его, сверху из переулка выскакивают, с размаху плещут тенями под ноги автомобильные фары. Машина несется во всю дурь, стремительно приближается. «Волга», на этот раз белая. Стодеревский машет рукой — мол, стой, глуши. «Волга» и так уже скрежещет тормозами, замирает, но вдруг взвыв всей утробой, срывается задним ходом.

И как только…

…странно…Странно, когда так. Страшно быть куклой, двигать деревянными руками, вертеть головой из папье-маше. Хочется ведь понимать то, что происходит с тобой. Но никогда, ни через сутки, ни через годы Митя так и не сможет понять, что это было. Без приказа, без командного жеста, не за кем-нибудь первым, самовольно сыгравшим роль вожака — синхронно, будто ведомые общим инстинктом, будто в коллективном гипнозе, — только что встав в колонну…

…как только «Волга» пускается наутек, они кидаются следом. За слепящими лоскутами света. За орущим панически двигателем. За кем? — Неважно. Вперед, вперед!

Бегут молча. Сквозь гулкий, до неба, топот прорывается сопение бегущего рядом. Никто не окликает их, не останавливает. Добежав до перекрестка, на котором машина-беглянка с визгом развернулась и уже передним ходом нырнула в другой переулок, они вскидывают автоматы. Кто стоя, кто с колена, стреляют длинными захлебывающимися очередями в темноту, по удаляющимся огонькам «габаритов».

Красные огоньки проваливаются куда-то вправо, звук двигателя быстро стихает. Ни звона сыплющегося стекла, ни удара.

«Не попали. Наверное, не попали. Скорей всего, не попали».

Как странно.

Странно — ни в одном рожке не оказалось трассирующих. Светящимися их стежками кто-нибудь наверняка прострочил бы промеж двух красных точек. Повезло сидевшим в белой «Волге», бойцы второго взвода, имевшие по стрельбам одни из лучших показателей, отстрелялись из рук вон плохо.

Подполковник Стодеревский, хмурый, будто что-то обдумывавший, роняет:

— Замените магазины на полные и стройтесь.

Эти звуки, это чёткое металлическое клацанье, военные, исключительно армейские звуки… Механизмы оружия, только они говорят на этом языке. Что в них, в этих звуках? В этом неживом железном заклинании? В чем его власть? Как это действует?

Действует безотказно. Глаза блестят плоско, как полированная деталь. Готово. Последний магазин защелкнут.

— За мной бегом марш.

Мощёные переулки, улочки, улицы дрожат под сапогами. Дома проплывают темными призраками. Амуниция позвякивает, автоматы сидят в ладонях плотно. Сюрреалистическое сафари. Бег с оружием по пустому городу пьянит. Бегут туда, где над силуэтами крыш плавает красноватое зарево. Перехватывая руки на цевье и прикладе только для того, чтобы по-новому ощутить их поверхность, Митя больше не чувствует усталости. Он ничего не может с собой поделать: мышцы поют и грудь дышит кузнечным горном.

…В курортном городке Шеки было в общем-то тихо. В курортном городке Шеки — две гостиницы и чайные на каждом углу. И обычные для всякого курортного городка жители — баловни судьбы, вскормленные сладковатым курортным хлебом.

Конечно, времена изменились. Что-то висело в воздухе, нехорошо искрило. Но жизнь шла обычным чередом, божественно монотонная как цепочка облаков. Армяне, конечно, были враги, да. Но Армения не на соседней же улице, враги не разгуливают под окнами. Желающие уезжали в Баку и потом звонили оттуда злые и взбудораженные. Армянские семьи жили по-прежнему — как все. Да и армяне ли они? Говорят по-азербайджански, имена у многих азербайджанские.