Следовательно, тут прямой навет и надругательство над личностью, когда про нас говорят: человек – это такая скотина, что его никаким учением не проймешь.

Ужасное недоразумение: машины становятся все лучше, а человек все хуже. Ну, не то чтобы хуже, а проще, как-то недостовернее и скучней.

Достоверный человек жил в позапрошлом столетии, при спермацетовых свечах, печном отоплении, конной тяге, когда еще устраивали музыкальные утренники для детей и взрослых, дамы носили муфты, подлецов урезонивали на шести шагах, либералы препирались с правительством и молодецкой походкой всходили на эшафот. И в прошлом, ХХ веке, еще водился достоверный человек, когда уже трамваи ходили, самолеты летали, радио говорило, миллионы людей свято верили в социалистический способ производства и распределение по труду.

Что интересно: ни тогда, ни прежде железные дороги отнюдь не входили в противоречие с подвижным контрапунктом строгого письма, который выдумал композитор Танеев, а электрическое освещение – с общественно-экономическими иллюзиями, и множество просвещенных людей придерживались того мнения, что научно-технический прогресс мало-помалу избавит род людской от тягостных забот о хлебе насущном и освобожденный человек, наконец, пресуществит свою природную склонность к прекрасному в идеальные государственные учреждения, небывалые произведения искусства, новые, высокие этические нормы и другие радостные дела.

Не тут-то было; наука и техника дошли уже до того, что не сегодня-завтра можно будет сложить живого человека из отдельных атомов, а после разобрать его на донорские органы про запас, а вот о новой, высокой этике, кажется, не слыхать. То есть на поверку оказалось, что человек сытый, одетый-обутый, занятый на работе только восемь часов в сутки, меньше всего расположен выдумывать идеальные государственные учреждения, влекомый природной склонностью к прекрасному, а тянет его к телевизору, этому рассаднику всяческой дури, на дискотеку, пивка попить, как-нибудь набезобразничать от скуки, потому что шестнадцать часов досуга простому человеку не перенесть. Ведь это шутка сказать, американцы на Луну слетали, а каждый второй гражданин Соединенных Штатов не понимает того, что в газетах пишут; Леонардо да Винчи еще когда изобрел подводную лодку, а вечный Рим – самый воровской город в Европе; наша Россия, неисчерпаемый источник художественных галлюцинаций, до того осатанела, что у нас за колючей проволокой остывает один человек из ста; в Лондоне, цитадели научной мысли, попрошаек больше, чем сизарей.

Сдается, что наука существует сама по себе и, главное, для себя, что ее источник – более или менее праздное любопытство, необоримое, как стихия, которое может куда угодно завести и которое одинаково довлеет и нашим бабушкам, дежурящим на лавочках у подъездов, и физикам-теоретикам, мудрующим над тайнами вещества. Сдается, что техника, плавно вытекающая из науки, напрямую занимается растлением человека, поскольку она стремится усладить его физическое бытие и постепенно высвобождает первобытные инстинкты для свершений по преимуществу неблаговидных, а то и непосредственно работает над средствами уничтожения всего сущего на земле.

Бессмысленное это дело, наука, – вот какой получается парадокс. Вон Иммануил Кант при сальных свечах писал, и ничего, убедительно писал, Гераклит лечился навозом и прожил счастливую жизнь задолго до изобретения пенициллина, наш Карамзин добирался до Парижа в рессорном экипаже и в результате целую путеводительную книгу написал, а нынешний Ваня Сидоров, который благоговеет перед наукой и лечится химикатами, домчится до столицы мира за четыре часа с минутами и чувствует себя избранником небес, поскольку-де ему выпало родиться в эпоху электронной бомбы и ацетилсалициловой кислоты. Между тем настоящим избранником будет тот, кому повезет родиться в эпоху всеобщего духовного благоденствия, если, конечно, она придет.

Все-таки наивен человек, до смешного наивен по той причине, что ему невдомек: писать письма куда интереснее, чем трепаться по телефону, «барские» дрова слаще центрального отопления, «тише едешь, дальше будешь», Иммануил Кант неизмеримо содержательнее телевизора, а теория относительности не сделала ни одного босяка ни счастливее, ни мудрей. Разумеется, ничего не поделаешь с извечным стремлением человека к познанию мира (оно же праздное любопытство), но, с другой стороны, разумно ли это: тратить неисчислимые богатства, отнятые у бедняков, на создание грозного, всеиспепеляющего оружия, которое даже невозможно употребить?

Со времен Томаса Мора, написавшего знаменитый роман «Утопия», то есть вот уже пятьсот лет, думающие люди с обостренным чувством справедливости никак не отстанут от коммунистической идеи, которая зиждется на том несовершеннолетнем убеждении, будто все зло мира идет от частной собственности на средства производства, и жизнь станет прекрасным сном, ежели эту собственность как-нибудь упразднить.

А впрочем, стойкие коммунистические настроения делают честь роду человеческому, поскольку люди и пьяницы, и воевать они горазды, и не любят, когда что-то плохо лежит, но вместе с тем человек-то, оказывается, романтик, если ему лишней пары галош не надо, а подавай всемирную республику радости и необременительного труда. Конечно, на все шесть миллиардов прямоходящих это правило не распространяется, но ведь не то дорого, чего много, как грязи, а то дорого, что редкостно, как вольфрам.

В том-то и штука, что развитой человек – по преимуществу романтик, мечтатель (по крайней мере, у нас в России), который неохотно соображается с реалиями времени, особенностями места, природой вещей и практикой бытия. Он следующим манером рассуждает: раз я такой положительный, то и прочие сто миллионов моих сограждан способны работать на общество за прочную пайку и с полной отдачей сил; нужно только прежде вырезать работодателей как класс, поделить по справедливости все, что делится, дать улицам и площадям новые названия, запретить проклятые запятые, и тогда все сто миллионов народу будут жить равномерно в радости, необидной бедности и любви.

Да вот беда: романтики до чтения не большие охотники, а то их быстро привели бы в чувство известные строки нашего Василия Слепцова: «Социализм может быть только у того народа, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы». Неудивительно, что мечтаниям Бакунина и Герцена, Чернышевского и Ульянова-Ленина, миллионов романтически настроенных интеллигентов и разночинцев сбыться не довелось. Ну разве действительно работодателей вырезали как класс, а так – запятые не отменили, улицам и площадям в конце концов вернули прежние названия, пашни и фабрики, в общем, делились, но их прибрал к рукам монстр, который действовал под псевдонимом Государство, если два раза в году и радовался народ, то предварительно заложив, как говорится, за воротник. Но главное, соотечественникам не понравилось горбатиться за прочную пайку, и они восемьдесят лет махали молотками так… для отвода глаз.

К самой идее претензий нет, почему многие даже и порядочные люди до сих пор лелеют свою коммунистическую мечту, но, видимо, реалии времени, особенности места, природа вещей и практика бытия оказались таковы, что любая социальная греза, хотя бы и самой гуманистической окраски, была обречена воплотиться во что-нибудь совсем уж фантастическое и безобразное, вроде «диктатуры пролетариата», которую олицетворяет один-единственный людоед. Допустим, в Англии, где разнорабочие имели какую-никакую собственность и по утрам баловались газетами, идея Томаса Мора могла бы обрести иные воплощения, поскольку народ там живет все-таки положительный, утопические романы не читающий и не озорник, который со времен войны Алой и Белой розы превыше всего ставит свежеиспеченную булку и нелатаные штаны. Но если человека не кормить и регулярно таскать его на конюшню, то он неизбежно кончит «диктатурой пролетариата» в отечественной редакции, начитавшись утопических романов, а именно сумой, тюрьмой, каторжными трудами на военно-промышленный комплекс и балладами про светлую пятницу, которая обязательно настанет после проклятого четверга.