А я смотрю в окно – земля отрывается от наших колес и летит вниз. Все становится игрушечным – машинки, домики, дороги. Вначале еще можно различить движение и суету, потом она остается там, внизу, а я здесь – наверху. Все замирает. Время на земле останавливается. Сейчас там для меня ничего не происходит. А здесь плывут облака, скрывая за своим тяжелым пухом остатки моей прежней жизни, чтобы через пару часов открыть море и пески.

Пообещала себе больше не думать о Пашке. Помню, где-то слышала, что есть психологическая ловушка, помогающая избавиться от привязанности. Теперь, вспомнив Полякова, сразу буду представлять что-то противное, неприятное. Тогда образ Пашки соединится в моей голове с какой-нибудь пакостью, и мне больше не будет больно. Решила, что Поляков станет манной кашей с комками.

Самолет пошел на посадку.

Номер у нас в отеле – два плюс один. Мама с папой вольготно расположились на огромной кровати (не чета их скрипучей «книжке» в Москве), а мне досталась промятая раскладушка. Но я не жалуюсь – все равно без толку.

Утром папа поднял нас по будильнику и выстроил на завтрак. Мы с мамой, совершенно сонные, на ощупь отправились в столовую. Наши глаза раскрылись и разбежались, когда перед ними предстал длинный шведский стол с кучей тарелочек, мисочек, лоханочек. Рискуя заработать разнонаправленное косоглазие, мы набрали бутербродов, омлетов и фруктов, а потом стали думать, как все их съесть.

После обильного завтрака мы буквально отползли на пляж.

Я устроилась на лежаке и смотрела на море.

Море – это мокрая беззаботность. Легкие волны облизывают берег, и все тревоги лопаются вместе с пузырьками пены. Думать на пляже не получается, мысли плавятся под палящим солнцем. Можно только глядеть во все глаза и впитывать морской воздух каждой клеточкой своего тела.

Едва глаза начинают слипаться, надо сразу бежать и с налету врезаться в воду. Сначала она покажется обжигающе-холодной, но вскоре обнимет теплой прохладой так ласково, что и вылезать не захочется.

Полдня я училась лежать на волнах звездочкой. Нахлебалась соленой воды, но успехов не достигла.

А мама, разморенная солнцем, умудрилась заснуть на пляже и обгореть, пока папа плавал до буйков.

О Пашке вспомнила, только ложась на раскладушку, но не успела подумать о манной каше, как сразу заснула.

Сегодня за обедом к маме подскочил толстенький лысоватый мужичок. И, глупо похихикивая, затараторил:

– Танька! Петрова! Ты?

Маму действительно зовут Татьяной, и до замужества она носила фамилию Петрова. Мужичок, видя мамино замешательство, продолжил, уже смущенно:

– Я Коля… Ну, Капустин… Помнишь?

Тут лицо мамы просветлело.

И я тоже вспомнила, как однажды дома наткнулась на большой альбом с мамиными школьными фотографиями. Мы тогда сели рядышком на диване и весь вечер их рассматривали. Я пыталась отгадывать, где мама, а она была совсем маленькая и вечно терялась среди бантов и галстуков одноклассников. Мама рассказывала про своих подруг. С некоторыми из них она общается до сих пор, и мне очень весело было увидеть строгую очкастую тетю Надю пухлощекой девчонкой со смешными косичками. Потом я спросила у мамы: «А какой мальчик тебе нравился?» И мама, чуть разрумянившись, указала мне на голову размером с копеечку. Весь вечер я под лупой разглядывала эту голову и к ночи признала привлекательной.

Звали обладателя привлекательной головы с копеечку Колей Капустиным, и сейчас он навис над нашим столом, красный от неловкости и загара.

Мама постаралась скрыть удивление и разочарование, как могла. Она радостно воскликнула.

– Коля! Какими судьбами? Давай к нам за столик!

Да, опознать в раскормленном плешивом субъекте мамину школьную любовь было практически невозможно. Даже папа, видимо, счел Капустина неконкурентоспособным и радушно предложил присоединиться к нам за обедом.

Вслед за Капустиным за наш столик перебралась и его жена. Если бы я своими глазами не видела мать белобрысой жерди Лизки, то непременно подумала бы, что передо мной именно она. Сходство было необычайным. Даже смех так же резал слух. Я видела, как мама и папа скривились, услышав его впервые. Словно несмазанная дверь скрипит на петлях – йи-хи, йи-хи… Бррр! И звали эту белобрысую похоже – не Лиза, а Лида.

Весь день Капустины таскались за нами – и на пляже, и за ужином… Коля все время прыгал вокруг мамы, как мячик вокруг руки умелого баскетболиста, а его жена хихикала над папиными шутками – йи-хи, йи-хи…

Утром при построении на завтрак папа обнаружил у мамы на животе пятерню. То есть весь живот уже покраснел от загара, а над пупком залипла белесая ладонь, раскинувшая пальцы по маминому телу.

– Еще не хватало привезти с отдыха отпечатки пальцев Капустина! – сердито бурчал папа, примеряясь к ладони. – Чем вы там занимались на пляже, пока я в море ходил?

Мама еще толком не проснулась и с трудом осмысляла обвинения. Когда же она поняла их суть и с ужасом обнаружила несмываемые следы измены на своем теле, то на минуту опешила. Однако я ни разу не была свидетелем того, чтобы мама терялась в разговоре более чем на минуту, и в этот раз она тоже быстро сообразила, что к чему.

– Это же моя! Моя собственная рука! В первый же день на пляже я положила ее себе на живот и заснула. – Мама демонстративно приложила свою ладонь к белой пятерне на животе.

Папе крыть было нечем – отпечатки пальцев совпадали. Мама была оправдана.

За обедом оправданная мама начала ныть, что хочет поехать на экскурсию.

– Вот Капустины отправились на рафтинг, а у нас тут только жрафтинг с утра до вечера! – ехидничала она, отхлебывая вино из запотевшего бокала.

Папа, уплетая кусок дыни, сообщил, что приехал сюда отдыхать, а не сплавляться по бурным рекам с гидом, который не знает, как по-русски сказать «право» и «лево». Тем более уже третий раз в Турции отдыхаем – чего он тут не видел?

К ужину, не выдержав маминого натиска, папа был вынужден пообещать, что возьмет экскурсию на кораблике.

Спросонья застегивая юбку, мама сломала ноготь и «молнию». Она так расстроилась, что нам пришлось согласиться пойти вместе с ней на рынок. Иначе мы рисковали целый день быть свидетелями ее плохого настроения, а такое не вынести даже самому отъявленному оптимисту.

Торговые ряды блестели бусами, браслетами и зубами продавцов. Чего тут только не было, и практически на каждой выбранной мамой побрякушке папа обнаруживал надпись «Made in China».

У меня, конечно, тоже глаза разбежались. Сразу захотелось всего и много, а выбрать ничего не получалось. Ходила, как в калейдоскоп глядела – вроде все одно и то же, но то так разляжется, то эдак – и как будто каждый раз новое. Правда, я терпеть не могу, когда по пятам продавцы шныряют и дышат в ухо – купи, купи! Тогда сразу ничего не хочется, кроме как сбежать из лавочки куда подальше.