Дом долго ещё стоял на ушах. В спальне билась раненой пантерой мама. Папа пил сердечные капли прямо из кофейной чашки, а бабушка с Лялей плакали, как брошенные, никому не нужные дети.

Ни о каком перемирии речи быть не могло. Александра Яковлевна отказалась от дочери сразу и навсегда. Разменивать большую квартиру на Воздухофлотском проспекте она не собиралась, ни, Боже мой! Пусть эта подстилка убирается куда хочет! Ни копейки, ни тряпки – ничего от неё она не получит.

Тогда заявила о своих правах бабушка. С бабушкой справиться было не так просто, как с восемнадцатилетней брошенной всеми дочерью. Бабушка заявила о своих правах на жилплощадь, и тут маме крыть было нечем.

Мама понимала, что свою мать она с баланса сбросить безнаказанно не сможет: бабушка имела пенсию всесоюзного значения, имела права на квартиру, никого в подоле в дом не принесла, а, наоборот, состояла при доме хранительницей и прислугой за всё и про всё.

Но пока Ляля и бабушка существовали в родительской квартире бесплотными тенями, ходили по ней, сжавшись в стены, минимизировав общение с представителями среднего поколения их когда-то дружной семьи.

Мама бывала дома редко, у неё образовались свои интересы вне семьи. Но когда она случалась в семье, то надевала на себя трагическое лицо. Новые интересы мамы папу удручали, но не более. Он проводил целые дни, запершись у себя в кабинете, и ронял слёзы на чужие диссертации.

Папа расстарался и выбил для этих двух несчастных женщин однокомнатную квартиру у чёрта на рогах, в новостройке.

Туда и переехали в канун Нового года бабушка с Лялей.

В день, когда Ляля пришла в университет оформлять академический отпуск, Каромо сочетался законным браком с Жозефиной, невестой предложенной ему отцом в категорической форме.

Жозефина была крупной темнокожей женщиной, но крупной, крупнее крупного. Её миловидное, по замыслу Господнему, лицо утопало в жировых складках и множествах лишних подбородков.

Когда-то давно, ещё, будучи студентом и живя в Союзе, Каромо попал в цирк на представление дрессированных зверей со звездой, бегемотихой Жужу.

Долго ждали появления царицы бала. Вдруг по рядам волнами пошла вонь, и, вскоре, на сцену вывели Жужу в голубом банте.

Жужу кокетничала, публика бесновалась. И вот этот запах Жужу стал накрепко связан с его отношением к молодой жене. Когда он видел эту женщину, именно обоняние начинало бунтовать и страдать в первую очередь. В ноздрях стояла вонь!

Каромо с первых дней после свадьбы, стал называть жену исключительно Жужу. Как мог, отбивался от супружеских обязанностей, частенько ссылаясь на головную боль.

Жужу свирепела. Она-то отлично понимала, что головная боль – это прерогатива женщины. И Жужу, в конце концов, получала желаемое посредством многоходовой авантюры. Сюда входили алкоголь, шантаж и немножечко разврата.

Удавка семейной жизни давила на Каромо двадцать четыре часа в сутки, и он окунулся с головой в бизнес.

Частенько в его жизни случались женщины, с которыми у него складывались отдельные отношения.

А в ночной тиши он думал о Ляле. Он уже не грыз по ночам подушку, вспоминая о ней, но она осталась в его сердце и в памяти, то ли весенним лёгким облачком, то ли пятнышком тёплого дыхания на морозном стекле.

Он обожал тоненьких хрупких женщин с почти неразвитыми формами, они напоминали ему его семнадцатилетнюю любовь. В своих предпочтениях к субтильным барышням, он рисковал со временем обернуться Гумбертом, но пока всё в жизни его устраивало, кроме тоски по Ляле.

О том, что там, в далёкой и, увы, уже чужой ему стране у него родилась дочь, Каромо узнал из своеобразной туристическо – дипломатическо – эмигрантской почты. Он бродил счастливый дотемна по улочкам Парижа и не мог понять, что ему делать со своей богатой и несчастной жизнью.

Содержание девочек он полностью взял на себя. Каждый месяц Ляля получала через знакомых, знакомых этих знакомых, друзей и незнакомых людей коробки с подарками и объёмистые конверты с долларами.

Люди, которые это всё передавали, рисковали. Но уважение к фамилии Балла перевешивало страх попасться. Хотя риск был минимальный. Среди друзей и знакомых семьи в основном были люди дипломатического неприкосновенного ранга.

Ляля ожила, выбралась из нищеты. Обросла связями. Одета была как королева, знала, кому продавать доллары, и, вообще очень скоро стала в новой для себя элитно-криминальной среде плавать как рыбка в пруду.

Раз Каромо не забыл её, не отказывается от девочки, которую она ему родила, значит, есть надежда, что он все же приедет к ней, и они заживут как семья. Про женитьбу Каромо Ляля не знала, она знала лишь то, что ей рассказал камбоджиец.

Каромо держал в клещах несвободы отец по каким-то своим соображениям. Но Каромо, конечно, найдёт выход. Надо только набраться терпения и ждать.

И Ляля ждала, правда, довольно своеобразно. После родов она поправилась, но ровно настолько, чтобы перейти из статуса подростка в статус молодой женщины с горящими глазами и соблазнительными формами.

Одета Ляля была в такое великолепие, что вслед ей в метро оборачивались всё множество голов подземного царства. Частенько на ней было надето то, чего парижские модницы даже ещё и не видывали.

Когда она впихивала себя в джинсы, как во вторую кожу, надевала тонкую водолазку, умещающуюся в спичечном коробке, и приходила на лекции, весь их курс погибал. И параллельный поток тоже.

Кавалеров у неё было не счесть. И среди них был Витёк из глухого переулка, именно тот, от которого когда-то её спас Каромо.

Он, оказывается, был в неё влюблён с первого курса и весь этот спектакль с нападением был задуман им и его другом с целью познакомиться, напугать, а потом спасти! Но переиграли, увлеклись, не получилось! Зато сейчас Витя готов был взять в жёны Лялю вместе с её шоколадной доченькой, Бэлой.

Ляля рвалась назвать дочку Каромой, после родов она соображала ещё слабее, чем до. Бабушка против Каромы сильно возражала.

– Ты подумай, Ляля! Посмотри внимательно, какого она у нас получилась цвета. И, конечно, дети во дворе будут звать её чёрной коровой, а не Каромой. Да и, может у них, там и нет имени Карома в женском варианте. Девочка и так полу сирота с сомнительным цветом кожи, а тут ещё – Карома!

После долгих споров девочку-мулатку решено было назвать Бэлой. Имя хотя бы напоминало фамилию любимого Каромо Балла.

Год Ляля прожила, разрываясь межу лекциями и дочерью. Бабушка взяла на себя львиную долю забот об их маленькой семье. По вечерам Ляля уходила из дому редко и не надолго. Изредка случались студенческие посиделки, изредка неотвязный Витёк выманивал её в кино.

Когда Бэлочке исполнилось два года, Ляля получила через вторые руки письмо от Каромо, в котором он извещал, что к Новому году будет в Москве по делам. Он просил Лялю приехать с дочкой к нему в Москву.