— Пошли, парни. — Грустно произнес Люк. — А то еще и нас загребут.

Мы поплелись по баракам. Я посмотрел на Люка, а тот на меня. Нам ничего не оставалось, только смириться.

— Джастин!

Редактор посмотрел на часы и победоносно улыбнулся.

— Сегодня ты даже не опоздал.

Джастин Саймон поморщился, но скрыл свое желание разразиться ехидной тирадой.

— Вы позвали меня как никогда рано, сэр. — Выдавил он из себя, присаживаясь напротив босса.

Лицо редактора просияло благодушием, и он положил руки поверх бумаг.

«Расцепи пальцы, расцепи пальцы, расцепи пальцы», — твердил как мантру Джастин. Все, кто работал в его отделе знали, что если их босс держит пальцы в замке, значит ты получишь нагоняй, если же его ладони лежат ровно на столе, значит, получишь задание.

Редактор расправил газету под руками и положил руки на края. Джастин облегченно выдохнул.

— Послушай, Джаст, я же знаю, что у тебя как у любого журналиста есть свои агенты. Нам без них нельзя. Мы в чем-то похожи на полицейских: у всех свои источники.

Джастин наклонил голову и сузил глаза.

— Не надо на меня смотреть будто бы я нацистский преступник.

— Ну что Вы сэр! — Джастин отвел глаза и уставился на бронзовую птицу на книжном стеллаже.

Редактор недоверчиво хмыкнул.

— Знаешь, полезность этих агентов проверяется не только достоверностью информации, но и временем. И некоторые из них уже очень много лет работают, — он прокашлялся, — в этой области.

Джастин все меньше чувствовал себя в своей тарелке. Он будто голый на Таймс-Сквер.

— Просто, для тебя они новые источники, а для меня уже проверенные.

Джастин настороженно повернулся к редактору.

— Так это Вы подослали ко мне Робина? — От удивления он чуть не упал со стула.

— А ты думал кто?

Джастин нелепо улыбнулся. Откуда он знает Честера? Шпионский детектив набирал обороты.

— В общем, я говорил, что тебе нужна сенсация. Похоже, ты удачливый засранец.

Джастин выпучил глаза. Редко можно было услышать непечатные выражения от босса, как будто у него даже в голове сидел цензурный комитет. Он бросил журналисту сверток.

— В Обители вчера повесился парнишка.

«Все чудесатее и чудесатее!» — Подумал Джастин.

— Подробности не известны, но я не думаю, что проблема в неразделенной любви.

Джастин резко выдохнул и похлопал себя по коленям.

— Нам разрешат туда проехать? — Удивился он.

Редактор потер свою потную, толстую шею, туго перетянутую воротником наглухо застегнутой рубашки.

— Я же сказал, у всех свои агенты. — Чуть раздраженно ответил он. — Только тебе нужно будет прикинуться учителем. Как у тебя с географией?

Я живо представил себе своего школьного учителя: маленькую седую старушку в бифокальных очках, которые закрывали почти половину ее острого лица.

— Камбоджу от универмага Блумингдейл отличу.

— Вот и отлично. Большего им и не надо. — Редактор удовлетворенно стукнул ладонями по столу, так, что Джастин вздрогнул от неожиданности.

— Вы хотите, чтобы я отправился туда?!

Босс удивленно уставился на него.

— Нет, парень, мне вообще плевать, куда ты отправишься, но меня попросил МакКларенс, а ему я отказать не могу. — Джастин почувствовал, что злость стала закипать в мужчине и предпочел побыстрее смыться.

Он вылетел из кабинета как на баллистической ракете.

— Что такое? — Заинтересованно посмотрела на него секретарь, отвлекшись от окрашивания ногтей.

Джастин выпучил на нее глаза и ошалело посмотрел по сторонам.

— Все нормально. — Кивнул он и вышел на улицу.

Тепло, но пасмурно. Весна набирала обороты, но небо угрожало противным мелким дождиком. Джастин посмотрел на небо. Облака рассеялись по небу, как молочная пенка по капучино.

До Колли я был только на двух похоронах. Моего друга, еще из прошлого интерната, Пита Тимпи, который умер от туберкулеза в пять с половиной лет. Мне тогда тоже было пять лет и я почти ничего не помню. Помню только, как мальчишки с невинными лицами смотрели на его тело в красном гробу, и как я плакал, когда священник читал над ним молитву на кладбище. Кажется, на этих похоронах было много народа.

Вторые похороны в моей жизни случились уже здесь, в Обители. Я тогда прожил в лагере меньше года, когда умер один из подсобных рабочих: сорвался с крыши, когда стелил новую черепицу на административном корпусе. Ох, и суматохи тогда было, все ждали трудовую инспекцию и еще какие-то там комиссии, но наш директор, мистер Хейвс все уладил. Говорят, у него большая мохнатая лапа в мэрии. Ничему уже не удивлюсь.

Тело Колли нашли утром в камере. Он повесился на своем собственном комбинезоне. Его так и вынесли голого и протащили к лазарету. Все говорят, что он повесился, не выдержав суровой здешней обстановки, но я-то чувствовал, что что-то не так.

Нас с парнями, которые были в ту ночь у тюрьмы, допросили, лишили ужинов на неделю (хотя то и не было таким уж наказанием) и заставили отдраить все тюремные камеры до блеска. Теперь-то понятно, что даже Хейвс не отмажется от проверки.

Колли хоронили в закрытом гробу. Мы даже не посмотрели на него, хотя это, может, даже к лучшему. По крайней мере, мы запомнили его как молодого, красивого и беззаботного. Никто не вспоминал, как он умалял начальство не отправлять его в изолятор.

Я пытался забыть его лицо, которое увидел там, в кустах черемухи, за школой. Но это лицо будет преследовать меня всю жизнь. Лицо человека, сломленного машиной. Я смотрел, как гроб с телом нашего товарища опускают в могилу, слыша, но не слушая речь Хейвса и еще пары администраторов, и думал, что все мы похожи на пешеходов, сбитых асфальтоукладчиком. Мы плоские и никому ненужные куски мяса, размазанные по земле, которые рано или поздно соберут и закопают. Как Колли. Слезы стали жечь глаза, и я быстро утер их рукавом. Наклонив голову, я увидел, как Люк смотрит на меня. Признаюсь честно, я никогда не видел его таким. Он выглядел так, будто завидовал Колли. Я испугался его взгляда. Взгляда человека, задумавшего самоубийство.

Мне вспомнилась лекция мисс Ровински на тему самоубийства. Мы тогда смотрели какой-то фильм, кажется «Общество мертвых поэтов». Там один парень, Нил, кажется, так хотел стать актером, но его папаша выбрал для него карьеру врача и парень, не справившись с напором отца повесился или застрелился… Черт, я уж не помню! Мы тогда посмеялись над ним, думая, нам бы его проблемы. Глупо было показывать этот фильм людям, которые полжизни провели в ночлежках или интернатах типа этого. Но мисс Ровински сказала, что нельзя сравнивать чужую жизнь со своей. «Конечно, — говорила она, — вам кажется, что проблемы героя сущие пустяки по сравнению с вашими, но как вы можете судить о его чувствах не побывав в его шкуре. Как вы можете осуждать его за малодушность, если никогда не испытали того, что терпел он в течение долгих лет»?