Убедившись, что Кити вне опасности, Левин побежал по периметру лабиринта, помогая всем, кому мог помочь: он запустил в воздух несколько летающих механизмов, они подхватывали перепуганных людей и относили их за пределы электрического поля. Сократ устремился в противоположном направлении, также хорошо справляясь с поставленной задачей — из своей бороды он выдрал мощный ручной дестабилизатор, закоротил в нескольких местах магнитное поле, ослабив его действие на необходимое для конькобежцев время, чтобы они могли вырваться наконец на свободу.

— Это работа СНУ, — мрачно сказал Левин Сократу, когда они встретились у входа в парк, где под припорошенной снегом осиной сидела дрожащая, но невредимая Кити.

— Кто, если не они? — горько согласился Сократ. Такую страшную атаку могли устроить только одержимые ученые ученых из так называемого Союза Неравнодушных Ученых — они были настроены анархически и владели новейшими техническими средствами. Неудовлетворенные медленным развитием научного прогресса, несмотря на все достижения, ставшие возможными после открытия грозниума, футуристы, ушедшие с государственной службы и создавшие СНУ, были настроены разрушить Министерство любой ценой.

К счастью, сегодня неразбериха была недолгой; Левин услышал сирену, завывающую с Башни, а 77-й батальон уже входил в парк. Стенали раненые, повсюду в снегу валялись развороченные тела; те, кому удалось избежать страшной участи, выглядели испуганными и смятенными, чего и добивались террористы СНУ.

Левин и Кити стояли рядом, переводя дыхание после атаки. Он укутал ее в свое пальто, перевел Сократа в Спящий Режим и пытался набраться мужества и сказать что-то, хоть что-нибудь, что вернет его к тому объяснению, которое даже сейчас, после случившихся беспорядков, грозило вырваться из его уст с большим разрушительным эффектом, чем это могла бы произвести любая, самая мощная атака СНУ.

— Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.

— Вашу похвалу надо ценить. Здесь сохранились предания, что вы лучший конькобежец, — сказала она.

На мгновение они оба замолкли, скорбно опустив глаза: в карету стали грузить труп, завернутый в грубую мешковину.

— Да, я когда-то со страстью катался; мне хотелось дойти до совершенства, — ответил Левин после непродолжительной паузы.

— У вас все получается, я почему-то уверена в вас, — сказала она, улыбаясь.

— И я уверен в себе, когда вы рядом со мной, — ответил он, но тот час же испугался того, что сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.

— Вас что-то беспокоит? Не имея в виду, конечно… — с этими словами он кивнул в сторону грустного зрелища, которое представлял собой каток. — Впрочем, я не имею права спрашивать, — быстро проговорил он.

— Нет, меня ничего не беспокоит, кроме этого ужасного нападения на нашу любимую Москву, — отвечала она холодно.

Левин помрачнел; не было никаких сомнений в том, что это происшествие навредило всем его планам, и он чувствовал, что Кити сторонится его. Когда она снова взглянула на него, лицо ее уже было не строго, глаза смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось, что в ласковости ее был особенный, умышленно спокойный тон. И ему стало грустно, даже несмотря на то, что она спросила о его жизни.

— Неужели вам не скучно зимою в деревне? — сказала она.

— Нет, не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не в силах будет выйти. Вокруг них, как по обыкновению случалось после террористических атак, лабиринт спешно подготавливали к открытию: унесли с катка раненых и мертвых, оставалось только дождаться, когда роботы 77-го батальона завершат сканирование уровня безопасности. Управляемые Смотрителями механизированные солдаты переворачивали лавочки, подправляли секции лабиринта, их сенсоры сияли от ощущения собственной значимости.

— Вы надолго приехали? — спросила его Кити.

— Я не знаю, — отвечал он, не думая о том, что говорит. Мысль о том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы, то он опять уедет, ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.

— Как не знаете?

— Не знаю. Это от вас зависит, — сказал он и тотчас же ужаснулся своим словам.

В этот момент зазвонил маленький колокольчик, возвещая о том, что лабиринт для катания вновь открылся: дорожки были очищены и отполированы II/Мастером катка/490, и вновь можно было начинать кататься. Не слыхала ли она его слов, или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно поехала прочь от него. Левин вывел Сократа из Спящего Режима и стал горько причитать:

— Боже мой, что я сделал! Господи, Боже мой! Помоги мне, научи меня!

— Да, — отозвался робот суховато, — Бог вам в помощь.

— На них следовало бы устроить облаву, — сказал Степан Аркадьевич, вылавливая очередную устрицу из огромной чаши, стоявшей на столе между ним и Константином Дмитриевичем. — Все до единого должны быть пойманы и зарезаны прямо на улицах города, они этого заслуживают, дикие звери.

Эта главная новость дня она полностью занимала Степана Аркадьича за ужином. Левин, несмотря на то что сам побывал в самой гуще ужасных событий, ответил своему собеседнику более сдержанно и обдуманно.

— Не кажется ли тебе, друг, что мы и так уже пролили немало крови в борьбе с СНУ? Ты никогда не думал о том, что амнистия и переговоры — более разумный путь в решении этой проблемы?

— Да, да, конечно! Заключение перемирия с целью обуздать их — пожалуйста! — согласился Степан Аркадьич. — Но не с жаждущими крови лунатиками, с их кощеями, божественными устами и эмоциональными минами! Пусть их загонят в угол и на глазах у народа подвергнут самому жестокому из всех возможных наказаний!

Беседа в таком же духе продлилась еще минут пять-десять, затем тему сменили. У Облонского не было собственных мыслей о случившемся, только те, что были получены из вечернего потока новостей, а Левин был слишком поглощен той целью, с которой он приехал в Москву, и не мог, как это часто случается, переключиться на вопросы политики.

— А ты не очень любишь устрицы? — сказал Степан Аркадьич, выпивая свой бокал, — или ты озабочен чем-то? А?

Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел, он был стеснен. С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суеты; эта обстановка бронз, зеркал, газа, II/Официантов/888 — все это было ему оскорбительно.

Он с волнением взглянул на Сократа в поисках объяснения своего душевного состояния.

— Вы боитесь, — ответил робот-компаньон тихим и спокойным голосом, — боитесь очернить то, чем живет сейчас ваша душа.