твоим нарративным стилем, с одной стороны, и магическим реализмом, с другой? Между тем, что ты писал о народной психологии (folk psychology, White, 2001) и тем, что Марсела говорит о sabiduria?[19] Было бы тебе интересно прочитать вместе со мной книгу, которая называется «Повседневные чары: магический реализм и ремистификация нарратива» (Faris, 2004)? Если мы будем называть опыт, который люди получают на консультациях, «повседневными чарами», будет ли тебе комфортен этот термин? Заинтересовавшись магическим реализмом, я начал читать южноамериканских писателей, в том числе потрясающего уругвайского автора Эдуардо Галеано (Galeano, 1992). Он очень напоминает мне тебя. Когда нам не хватает тебя, мы можем читать истории Галеано. Мне кажется, он решил одну из наших с тобой серьезных проблем. Как именно? А ты читай дальше.

Помнишь, как ты буквально столбенел, когда слушатели твоих семинаров обвиняли тебя в том, что ты ничего не чувствуешь, хотя иногда было совершенно очевидно, что во время беседы с человеком у тебя возникают сильные переживания, сильный дистресс? Помнишь, как ты старался не использовать глагол «чувствовать», потому что он очень тесно связан с экспрессивным индивидуализмом (см. Taylor, 2007. С. 473–504), вместо этого ты заменял его такими существительными, как «переживание», «выражение» и глаголами «испытывать» и «проживать»? Ну вот, а Галеано предлагает нам решение этой проблемы как «празднование бракосочетания сердца и ума»:

«Разве человек берется писать не для того, чтобы собрать самого себя из отдельных частей? Всякий раз, когда мы вступаем на порог школы или церкви, образование раскалывает нас на куски. Оно учит нас отделять душу от тела, а разум от сердца. Рыбаки на колумбийском берегу, должно быть, обладают степенью докторов этики и морали, потому что они выдумали слово sentipensante – “думающе-чувствующий”, чтобы обозначить язык, который выражает правду» (Galeano, 1992. С. 121).

Нам просто необходимо пройти по этим тропинкам, как ты думаешь?

Импровизация

Майкл, ты никогда не признавал собственную гениальность, но я бы хотел оспорить это и обратиться к твоему гению импровизации. В вашей зажигательной и крайне уважительной беседе на конференции «Эволюция психотерапии» в 2005 г. Сальвадор Минухин по-доброму настаивал, что в твоей практике есть гораздо больше содержания, чем те идеи, которыми ты ее скрепил. Ты, в принципе, согласился с этим, упомянув метафору джазовой импровизации; ее ты разместил в контексте исполнительского мастерства. Ты настаивал, что сначала музыкант учится играть на инструменте, а потом может импровизировать. Может быть, нам стоит рассмотреть эту метафору всерьез? И если да, то, возможно, нужно обратиться к педагогике импровизации и приглядеться к тому, как учат тех, кто уже достиг мастерства в своем ремесле? Почему бы нам не почитать вместе «Привычки руки» Садноу (Sudnow, 2001)? Это автоэтнографическое повествование, в котором Садноу подробно, в деталях описывает, как он стал джазовым музыкантом. А потом почему бы нам не поговорить с нашими друзьями, которые занимаются и нарративной терапией, и джазом?

В «Картах нарративной практики» нет прямых рекомендаций по импровизации, но я совершенно искренне соглашаюсь с тем, что ты сказал: сначала нужно научиться играть на инструменте, а после этого, уже освоив технику, можно импровизировать. Я всегда считал, что ты импровизируешь в рамках структурированной системы, и «Карты» дают нам множество замечательных опор и структур. Но тебя никогда не беспокоило, что без такой книги, как эта, которую читатель сейчас держит в руках, «Карты» могут превратиться в рецептурный справочник, в мануал с правилами и предписаниями, внутри которого может погаснуть и выдохнуться сам дух этой работы?

Обновление

Майкл, у меня хорошие новости! Я знаю, что ты очень обрадуешься, узнав, что уже со дня на день выйдет книга Стивена Мэдигэна (Madigan, 2011). Стивен записывал за тобой, как Босуэлл за доктором Джонсоном[20]. У него дома огромная коллекция аудиозаписей ваших с ним бесед с начала девяностых и далее. В ранних главах своей новой книги он описывает историю идей тех интеллектуальных гигантов, на плечах которых стоит нарративная терапия. Ты тоже упоминаешь эти источники в своем опубликованном посмертно интервью «Сохраняя веру» (Duvall & Young, 2009). Меня поддерживает и воодушевляет, что эта история была сохранена и записана. Всякий раз, когда я вспоминаю те годы, я думаю: как много разного мы читали по социальным наукам в те непростые, интеллектуально смутные времена!

Майкл, я хочу всерьез поговорить с тобой об одной реальной опасности: что если нарративная терапия когда-нибудь устареет? Что я имею в виду? Конечно, самым могущественным комментатором, пролившим свет на развитие общества с конца Второй мировой войны до 1980 года, был Фуко. Но с тех пор, за тридцать лет, мир уже очень сильно изменился, не правда ли? Вот что пишет Тони Джудт:

«В нашем нынешнем образе жизни есть что-то глубоко неправильное. В течение тридцати лет мы возводили стремление к материальному благополучию и удовлетворению своих эгоистических потребностей в статус добродетели. И теперь только это нам и осталось от “общечеловеческих ценностей”. Мы знаем, сколько стоит конкретная вещь, но нам неведома ее истинная ценность. Мы не требуем вынести вердикт: хорошо ли это? справедливо ли, верно ли, правильно ли? приведет ли это к улучшению общества или мира? Раньше это были политические вопросы, обсуждаемые публично, пусть на них и не было простых ответов. Нам нужно научиться заново ставить их» (Judt, 2010а. С. 17; см. также Judt, 2010b).

Не кажется ли тебе, что в контексте развития и осмысления нарративной терапии нам необходимо заново перечитать антропологию, культурологию, социологию, гендерные исследования и т. д., чтобы идти в ногу с современным пониманием этих вопросов? Это всегда питало нарративную терапию, позволяло ей жить и дышать. Тогда, в 1980-е, для меня это было так весело и интересно. Я чувствовал себя этаким гиперактивным воробушком с дефицитом внимания, поклевывающим то там, то сям семена идей, а ты мне напоминал крота, который глубоко закапывается в мир идей, прокапывает там свои тоннели, ходы… а потом проходят годы, и становится понятно, что эти ходы совершенно новые, уникальные, не похожие ни на какие другие. Так же ты мариновал свою уже существующую практику в соке идей, пока она не становилась исключительно твоей, характерной, узнаваемой. Я помню до сих пор, как стоял в библиотеке университета Окленда и читал статью Кевина Мюррея «Жизнь как вымысел», и она для меня была откровением. И, конечно, когда я заглянул в список литературы, мы с неизбежностью пришли к Брунеру и всем остальным (Murray, 1985; также Epston, White, & Murray, 1992/1998).

Надеюсь, что несу хорошие вести. Говорить об этом слишком рано, но время покажет.