Тем временем Гастон решил спросить друга, почему ему в голову пришла столь нелепая идея по поводу убийства Бабена дю Фонтене.

— Послушай, Гастон, — отвечал Луи, — полагаю, ты согласишься, если я скажу, что убийство комиссара полиции не является обычным преступлением? Следовательно, тот, кто его совершил, имел для этого очень серьезные причины, а значит, и способ убийства он вполне мог выбрать самый необычный. Ты исключил все вероятные гипотезы, и мне ничего не оставалось, как выдвинуть гипотезу невероятную.

— Ерунда. Впрочем, скоро мы все узнаем. Но если ты окажешься прав, значит, мне предстоит расследование, результаты которого предсказать практически невозможно. Никто мне не поверит! А как обстоят твои дела?

— Если ты намекаешь на замок, владельцем коего я стал совсем недавно, скажу коротко: это развалины, для восстановления которых потребуется сто тысяч ливров, и таких денег у меня нет. А если ты спрашиваешь о моей женитьбе на Жюли де Вивон, то о ней не может идти даже речи, пока у меня не будет прочного положения. Возможно, мне самому придется стать финансистом, — мрачно добавил он.

— Готов ссудить тебя деньгами: я очень удачно продал свой патент лейтенанта, — предложил Гастон. — Завтра мне принесут десять тысяч ливров, я просто не знаю, куда их девать…

— Спасибо, но я должен найти выход сам. Весной я думаю поехать в Мерси, чтобы составить собственное представление о своих владениях. Послушай, мы уже подъезжаем, так что давай-ка поговорим о другом… Я хочу объяснить тебе, куда мы едем.

В эту минуту они пересекали улицу Сент-Антуан, в конце которой высился мрачный массивный силуэт Бастилии, где все еще томились враги Ришелье, и в частности, маршал де Бассомпьер.

— Что ты знаешь о монастыре, куда мы сейчас направляемся?

Гастон смутился. Для него все монастыри были одинаковы. Впрочем, он не отрицал, что обитель миноритов изрядно отличалась от прочих известных ему монастырей.

— Ну, там много ученых, математиков, философов, но ведь они — прежде всего люди Церкви, а потом уж ученые. Они не раз противостояли королю, и мы внимательно следим за тесными связями, которые они поддерживают с Испанией и Римом. Впрочем, несмотря на их загадочную деятельность, ни в чем определенном мы их упрекнуть не можем. По край ней мере пока…

Луи покачал головой.

— Совершенно верно. У Венсана Вуатюра с ними множество разногласий, а двадцать лет назад у Теофиля де Вио[11]их было и того больше. В то время они предложили ввести святую инквизицию, как в Испании, и тогда ее суду подлежали бы люди свободомыслящие, вроде Вио или Геза де Бальзака.[12]Но какими бы фанатиками они ни были, ученые среди них есть воистину блестящие. Знаешь ли ты, что пятнадцать лет назад Декарт поселился в монастыре миноритов только для того, чтобы иметь возможность поработать с отцом Мерсенном,[13]которого считают самым крупным математиком Европы?

Тем временем карета, въехав в ворота монастыря, обогнула церковь, окруженную строительными лесами.

Едва они ступили на монастырский двор, как к ним метнулся монах-привратник с пронзительным взглядом и военной выправкой.

Предупреждая его вопросы, Гастон надменно заявил:

— Я — комиссар полиции Гастон де Тийи и хочу поговорить с кем-нибудь из высших начальников по делу чрезвычайной важности и не терпящему отлагательства.

На лице привратника мелькнула тень неудовольствия, вызванного напористостью гостя, но он, как положено монаху, смиренно поклонился, а затем, сделав прибывшим знак следовать за ним, провел их в длинный узкий зал, соседствовавший с двором. Там он, извинившись, попросил их немного подождать и, еще раз поклонившись, исчез.

Стены зала, где ждали наши друзья, были расписаны сельскими пейзажами и крупными цветами, выделявшимися на необычном алом фоне. Рисунки покрывали все четыре стены сплошь, без единого просвета, создавая удивительное впечатление — угнетающее и расслабляющее одновременно. Разглядывая непривычную роспись, Гастон ощущал, как бесконечные картинки на алом фоне буквально подавляют его. Не выдержав, он произнес:

— Интересно, откуда такая страсть к цветам? У меня создается впечатление, что они…

— Странные, не так ли?

Слова принадлежали высокому монаху с аскетической внешностью. Как долго он стоял у них за спиной? На его высохшем лице с заострившимися чертами выделялась тонкая полоска усов, переходящая в короткую седую бородку. На лице Луи отразилось изумление: такую бороду носили обычно военные, а не монахи, и точно такая же была у Ришелье! Бросив взгляд на руки монаха, Фронсак увидел тонкую белую кисть с длинными пальцами: рука человека, привыкшего к перу, или дворянина, привыкшего держать шпагу.

Экзамен, молчаливо учиненный ему Луи, не ускользнул от монаха, и он с улыбкой произнес:

— Я настоятель этого монастыря. Что вам угодно, господа?

Гастон выступил вперед:

— Мое имя Гастон де Тийи, я комиссар квартала Сен-Жермен-л'Оксеруа, а это шевалье де Мерси, помогающий мне расследовать уголовное преступление, — заявил он со своей обычной резкостью. — Нам нужны сведения о духовом оружии, созданном в вашем монастыре отцом Дироном для кардинала Ришелье…

— Отец Дирон сейчас в Риме, — монах на мгновение запнулся, — но если вы желаете, я могу проводить вас к отцу Нисрону,[14]работавшему вместе с отцом Дироном.

— Хорошо, — ответил полицейский, в упор глядя на собеседника.

Не моргнув глазом настоятель сделал гостям знак следовать за ним. Они молча прошли по лабиринту коридоров и лестниц и наконец очутились под самой крышей. На просторном монастырском чердаке стояли странные механизмы, вокруг которых хлопотали несколько послушников. Работами руководил молодой монах, худой, бледный, с тонким лицом, обрамленным узкой полоской угольно-черной бородки, и живыми черными глазами. Обеими руками он поддерживал какого-то человека, раненного или страждущего, а помогавший ему монах ощупывал тело несчастного.

Заметив пришельцев, молодой монах выпустил из рук раненого, и тот с металлическим звоном упал на пол. Брови Гастона поползли вверх, он весь напрягся. Несчастная жертва не шевелилась; похоже, травма была серьезной. Не обращая внимания на упавшего, монах, усмехаясь, направился навстречу непрошеным гостям. Когда он подошел, Луи обнаружил, что тот не так уж и молод, как кажется, и, скорее всего, ему уже давно за сорок.