– В сортире, гражданин начальник. А что особенного? В свободное время никому не запрещается, – пытался отшутиться я.

За спиной дежурного и прапорщика показалась физиономия шныря. По ее выражению я понял, что наряд только что вошел.

– Да ладно гнать. Я знаю, где ты был. Повезло тебе: не пойман – не вор. Иди спать и не вздумай по зоне шататься.

Они неторопливо вышли и двинулись в направлении калитки.

«На первый раз пронесло», – подумал я.

Из своей каморки вышел Чистов. Спросил у шныря, что случилось, зачем приходили. Понял все. Потом повернулся ко мне и коротким жестом показал идти за ним, в его убежище.

– Вот бляди, уже сдали. Видели, что Мустафа приходил днем, и сдали. Ты видишь, какая зона, Санек? Сука на суке. Сейчас к Мустафе пойдут. Начнут на понт брать, мол, Новиков от тебя шел и спалился. Больше никто не видел? Загидов, завклуб, не видел?

– Нет, все тихо.

– Ясно. Это значит, днем кто-то цинканул Дюжеву или Шемету.

– А кто это – Шемет?

– Это начальник оперчасти. Главный кум. «Мюллер». Он тебя еще не видел. Но все о тебе знает. Этот – хитрый лис. Хочешь чаю?

Я отказался. Докурил сигарету и ушел спать.

Так пролетело три дня. По ночам я ходил в клуб к Мустафе. Утром приходилось вставать на проверку, потом опять спать. В обед и вечером – в столовку. Рацион и «меню» ее мало отличались от баланды и каши следственного изолятора, поэтому почти все «карантинники» забирали положенную пайку хлеба и возвращались в барак. Варили чай и пробавлялись тем, что осталось с этапа.

Несмотря на свои внушительные размеры, столовая всегда была битком. В дальнем конце сидели те, кто поблатней. Иногда по четыре-пять человек за десятиместным столом. Чем ближе к выходу, тем плотнее они были набиты. А те, что возле самых дверей, – просто кишели. Возле них постоянно толкались, пихались и шумели. Но за другие столы садиться никто не смел. Даже если бы вошел любой начальник и приказал это сделать – никто ни за что бы не подчинился. Слева у входа толпились петухи, черти и так далее. Справа – мужики, и в конце, у стены, – блатные. Большая часть из которых были почему-то «диетчики» – питались по диетическим нормам: хлеб – белый, баланда другая, все остальное тоже. Здоровенные парни, с накачанными бицепсами, в черных мелюстиновых костюмах незоновского образца. В общем, самые больные и слабые, остро нуждающиеся в дополнительном и особом питании! Понятное дело, зона есть зона – кто как может, так и пристраивается.

Раздача еды происходила тоже по-особенному.

У каждого отряда есть два-три «заготовщика». Они заранее приходят в столовую и получают на всю бригаду по количеству человек пайки хлеба, баланду и кашу.

Последние две позиции выдаются с кухни в десятилитровых бачках, которые называются «флотками».

«Заготовщик» в лагере – нечто среднее между мужиком и чертом. Он не может быть ни петухом, ни опущенным – законы во всех лагерях и тюрьмах едины – опущенному к общей еде притрагиваться запрещено. Иногда даже не опускают или не петушат только потому, что с должностью заготовщика справляется ловко. Там тоже нужна сноровка и прыть. Там тоже есть свои хитрости. Чтобы бачки были полнее, приходится иногда на раздаче втихаря то пачку сигарет сунуть, то чаю. А их где-то надо взять. Приходится крутиться. Это уже кто как может.

Бачки полные – значит, всем досталось. Паек всем хватило – значит, все хорошо. Не хватило – виноват только заготовщик. Или отдай свою, или иди, бери где хочешь. Проси, отнимай, покупай, что хочешь делай – должно хватить всем. А нет – значит «под молотки». Несколько таких косяков – и «с черпака слетел». А там дальше – очень непросто жить.

Дальше чертоватого мужичонки не поднимешься уже никогда. Это в лучшем случае. «Заготовщик» – это характеристика, оценка положения и степени значимости в лагере. Бывает, обсуждают кого-нибудь:

– Ну, как он? Что из себя представляет?

– Да-а… Заготовщик.

Далее можно не обсуждать.

Отряд идет в столовую точно так же, как и на проверку: впереди – курятник, следом – мужики, в конце – блоть.

Вошли в столовую. Петухи – налево. Мужики и блатные – направо. «Петушатник» представляет собой маленький закуток. Поэтому там всегда кишит. Дерутся, толкутся, вырывают друг у друга, хватают с пола. В этом углу объедков не бывает. Но сколько бы объедков ни осталось на столах в правой стороне – туда нельзя. За это забьют до смерти.

Чертям еще можно пошустрить после всех. Петухам ступать в правую половину нельзя. Все поделено четко и соблюдается неукоснительно. Плата за нарушение – иногда жизнь.

– Ну, как тебе наша столовка, Александр? – спросил меня по возвращении Чистов.

– Да как сказать… – уклончиво ответил я.

– Не ресторан, конечно, где ты играл, хе-хе… Но сейчас ходить можно. Раньше здесь все не так было. Она поменьше была. Петухов вообще на порог не пускали. Так в предбаннике и жрали. Да за столовой, там, где помои выбрасывают. Что говорить, зима настанет – сам увидишь. И сейчас еще кое-что от прошлого осталось.

– А что там происходит?

– Ой, Санек, лучше этого не видеть и не знать. Раньше на зоне петухов до 500 человек доходило. Куда такую армию денешь? А жрать им хочется сильней остальных. Представляешь, что было тут вокруг столовой? Я-то еще застал… Трудно тогда было. Очень трудно. Сейчас их поменьше – человек триста. Но тоже – до хуя!

После первых двух посещений столовой и первых дегустаций ходить в нее расхотелось. Но денег при себе не было. Связей не было. Достать другой еды было негде. Поэтому приходилось мириться и молча отщелкивать дни моей лагерной жизни.

Ждали распределения. Днем водили в больничку на обследование. Это была самая важная процедура для решения вопроса о предстоящем трудоустройстве. Проверка на «тубик», «сифон» и на «дезу» – дизентерию.

– В этой системе «тубиком» можно стать в одночасье. Чифирнул с кем-нибудь из одной кружки, на этапе ли подхватил. Не узнаешь, не уследишь и никак не сможешь предвидеть, – наставлял меня Чистов. – Если найдут в начальной стадии – могут оставить лечиться в лагерной больнице. Если в запущенном виде – отправят на специальную «тубзону». Лучше туда не попадать. Практически верный путь в могилу или отсидка до звонка. А если срок червонец или пятнашка – то неизвестно, что лучше. Мне вот, слава богу, повезло. Я тут за десять лет знаешь сколько на вахту вперед ногами проводил? У-у-у… – Он закатил глаза и показал рукой в сторону забора. – Там кладбище. Гробы в три-четыре слоя лежат. Один на другом. Вечная мерзлота – глубоко не копают. Да и кто копает? Пидоры полудохлые… Кому тут на хуй это нужно. Выкопали полтора метра– зарыли. Следующего привезли– не копать же снова. Могилу вскрыли, на прежний гроб бросили, землей для близира закинули. И так до следующего. Трехэтажное общежитие, блядь. А сверху палка с жестянкой от консервной банки. А на ней номер. Вот и все, что осталось от человека. Ни фамилии, ни имени. Из родственников сюда никто и не ездит. Так, один раз нарисуются, может быть. И все. Если сразу не приехали, гроб с телом не забрали, значит, это навсегда.