Близился День Всех Святых, и в это время повсюду кипела жизнь. Дома Эйрик всегда любил начало зимы – сытое и праздничное, когда приходило много гостей. Бонды заканчивали забивать скот, и в воздухе висел резкий запах крови. До Эйрика то и дело доносилось жалобное блеянье и тяжелые удары топора, с которыми мясники разделывали туши. Несколько раз он видел нищих, которые направлялись к хутору: в Арнарбайли всегда подавали щедрую милостыню в честь праздника. Один раз, подойдя совсем близко к своей усадьбе, Эйрик увидел маму, и у него от сердца отлегло – он не приметил никаких признаков болезни или несчастья на ее лице. Напротив, вид у Гудрун Йоунсдоттир был цветущий и воинственный как всегда, когда на хуторе было много работы.

Молодой конь Эйрика, Блейк, послушно следовал за хозяином два дня, но, убедившись, что тот не собирается возвращаться к людям, ночью сорвался с привязи и побежал к стойлам. Так Эйрик остался совсем один, уже и сам похожий на злого духа или призрака, отделенного от всеобщего ликования незримой стеной. Всякий раз, когда он, ошалев от одиночества, собирался идти к семье, ему мерещились шаги за спиной или перестук мелких камешков со скал. Тогда он уговаривал себя подождать еще ночь. Еще одну ветреную октябрьскую ночь.

Временами ему казалось, что старик из Бискупстунги знает о его метаниях. Ему даже не нужно было ничего делать, чтобы сжить Эйрика со свету из мести за вскрытую могилу! Достаточно было появляться тенью за плечом, чтобы обидчик, боясь навлечь горе на близких, больше нигде не нашел приюта. Но время шло, и нужно было что-то решать: скоро и до епископа дойдет, что его школяр не явился домой.

Все закончилось само собой, когда преподобный Йоун Дадасон обнаружил Эйрика недалеко от кладбища, обнесенного оградой из застывшей лавы. Сперва Эйрик принял его за еще одного мертвеца и даже испытал от этого некоторое облегчение – приятно знать, что твои страхи были небеспочвенными. Впрочем, когда Эйрик понял, что это лишь пастор, спокойнее ему не стало.

Преподобный Йоун Дадасон умел произвести впечатление. Он был невероятно высоким и худым мужчиной с бледной кожей и прямой спиной. Руки у него были очень длинными, а кисти такими маленькими, что иногда казалось, что вдоль тела болтаются пустые рукава. Пасторская шляпа прятала в тени верхнюю половину лица, так что разглядеть можно было только плотно сжатые сухие губы. Ребенком Эйрик боялся преподобного Йоуна, а тот не делал ничего, чтобы смягчить этот страх. Каждый раз, когда он стучался в двери их дома, чтобы проверить, выучил ли Эйрик катехизис, у того сердце в пятки уходило.

Вот и сейчас, когда Эйрик увидел знакомую высокую фигуру на краю кладбища, он подумал, что рано успокаиваться. Преподобный Йоун терпеливо ждал, пока Эйрик покажется из-за церковной ограды и поприветствует пастора.

– Вижу, молодой Эйрик Магнуссон, что у вас возникла какая-то совершенно особая связь с кладбищами. Если вас беспокоит, что в Арнарбайли недостаточно земли, чтобы вас приютить, не волнуйтесь – я лично подыщу вам местечко недалеко от церкви.

Голос у пастора был сухой и ровный, как жухлая трава под ногами, но от Эйрика не скрылась спрятанная в нем насмешка. Он понятия не имел, какую часть из произошедшего епископ рассказал преподобному Йоуну, и не знал, как пастор Арнарбайли может ему помочь, но решил отдаться на милость божью.

Скрываться дальше было бессмысленно.

Дома Эйрика встретили радостно, хотя и с тревогой – почему он вдруг приехал из школы? На помощь пришел преподобный Йоун, который пояснил, что лично написал епископу с просьбой прислать к нему Эйрика на праздничную службу. В конце концов, через несколько лет он станет младшим пастором, и было бы неплохо, если бы он уже сейчас осваивался в этой роли. Сам пастор уезжал на другой хутор совершать венчание, но предупредил, что еще побеседует с Эйриком после возвращения.

Оказавшись дома, Эйрик с удовольствием отметил, что за время его отсутствия почти ничего не изменилось. Все так же усадьбу окружал небольшой березовый лес – такой редкий в этих краях, что Эйрик гордился им, словно лично посадил каждое деревце. Некоторые его друзья за всю свою жизнь ни разу не видели столько растительности, сколько он наблюдал каждый день. На всякий случай он спросил у мамы, нет ли новостей об Агнес, но только чтобы сделать ей приятное и показать, что не забыл о сестре.

Тринадцатилетний Паудль так вытянулся за год, что они стали почти одного роста. Гудрун считала, что младший сын пошел в ее породу: в ее семье все мужчины отличались статью. От отца же Паудль унаследовал высокий открытый лоб и легкую рыжину, которую можно было заметить только на солнце.

Самого отца дома не было – он отправился на побережье, чтобы продать излишки шерсти и рыбы и купить соль, рожь и воск для свечей. При упоминании отца Паудль как-то помрачнел и, когда братья остались наедине, признался, что здоровье Магнуса в последнее время оставляет желать лучшего – кашель не утихает. До недавнего времени отвар смягчал недомогание, но в последние полгода стало хуже.

– Его осмотрел лекарь? – спросил Эйрик, укладываясь на постель рядом с Паудлем. Когда-то они уже спали на одной кровати, но тогда брат был значительно мельче и просто сворачивался у Эйрика под боком, как крохотная рыбешка за камнем. Теперь пришлось потолкаться, чтобы устроиться.

– Ты же знаешь отца! – фыркнул Паудль. – Притворяется, что все в порядке. Вот приедет к празднику, ты с ним и поговоришь. Может, тебя он послушает. Кстати, почему ты все-таки вернулся? Тебя же не выгнали из Скаульхольта, правда?

Паудль повернулся на бок, и Эйрик сделал то же, чтобы смотреть брату в лицо. На соседней постели сладко похрапывала мама, а на кухне ветер бился в окно, затянутое тонкой телячьей шкурой так, будто собирался его порвать. Бадстову утеплили на славу: не ощущалось даже легкого сквозняка. Прочные деревянные балки удерживали подновленную крышу из дерна.

– Ты же слышал преподобного Йоуна. Пастор хочет, чтобы я готовился к своим обязанностям уже сейчас. Может, тоже научит меня пугать маленьких детишек.

Паудль тихо и сонно рассмеялся, зарываясь поглубже в одеяло.

– Ты же приедешь на мою конфирмацию летом?

– Приеду, – улыбнулся Эйрик. – Обязательно приеду.

…Он проснулся посреди ночи от вкуса забивавшей рот сырой земли. На мгновение показалось, что он не может вдохнуть, плечи упираются в стенки гроба, а над головой – только деревянная крышка и несколько футов твердой почвы, которые не дадут ей открыться, как ни упирайся руками и ногами.

Эйрик откинул одеяло и сел. Рядом спокойно спал Паудль, отвернувшись к стене. Мамино дыхание тоже было ровным и глубоким. Водоросли в очаге уже прогорели, но в бадстове по-прежнему было тепло и сухо. На минуту он позволил себе поверить, что его разбудила собственная мнительность. Шутка ли – провести три ночи почти без сна, шатаясь вокруг хутора, как неприкаянный дух! Побрел на кухню и, зачерпнув из висящего над углями котла немного воды, сделал несколько больших глотков, надеясь смыть отвратительный вкус. Безуспешно. Ему даже показалось, что между зубами шевельнулись черви.