– В русской литературе есть прекрасный образ духовника. Это старец Зосима в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Между старцем Зосимой и Алешей в определенный момент происходит сцена. Старец уже плохо себя чувствует и говорит:

– Алеша, скоро я умру. Вот тогда для тебя и начнется настоящая жизнь…

При этом надо понимать, что духовник – это не ЦК КПСС, который дает ценные указания, обязательные к воплощению, а тот, кто помогает распознавать прежде всего внутренний голос, потом жизненные события и принимать решения. Советуясь с духовником, но не завися от духовника.

В диалоге со старцем Зосимой это интуитивно выражено, но не всегда правильно расшифровывается. И духовничество воспринимается как набор указаний, а не размышления над ситуацией, чтобы ясно ее увидеть и совершить поступок.

– Исходя из сказанного тобой, можно подумать, что духовник – это просто взгляд со стороны. Но ведь это не так.

– Не совсем так. Одна из функций духовника – именно взгляд со стороны, который не зависит от эмоционального или материального выигрыша с точки зрения духовного чада. Действительно очень объективный и беспристрастный взгляд. Единственное пристрастие заключается в том, что духовное чадо важно для духовника и размышление происходит под взглядом Бога. Духовник постоянно представляет свое чадо перед Богом.

– Как ты меня представляешь? Познакомься, Боже, это Оля?

– Не смейся. Сначала именно так. Для того чтобы принять духовничество, нужны молитвы и размышления. И внутреннее обоснование принятия духовного руководства. Соответствует ли духовник духовному чаду и, наоборот, что за этим стоит, нет ли каких-то посторонних интересов.

– В смысле?

– Ну, например, в случае с тобой я не должен думать: «Мое духовное чадо – известная телеведущая. Это круто!» И если опять о нашем опыте, то, когда мне сказали, что ко мне придет на разговор ведущая, я ответил: «Ну и хорошо. Я все равно телевизор не смотрю».

…Впрочем, если бы мне сказали, что Пугачева придет, я бы, наверное, подумал, что это круто… Хотя… Как посмотреть…

Но я не о Пугачевой все-таки… Я о том, что нужно рассматривать только человека и его жизнь, а не его положение в этой жизни.

– Я понимаю, когда священник говорит «да». На уровне «нравится – не нравится», «хочется – не хочется». Но когда он отказывает?

– Отказ происходит не на уровне «не нравится». Иногда приходит человек не самый приятный с точки зрения взаимопонимания и симпатии, но ты ему скажешь «да». Потому что в молитвенных размышлениях ты понимаешь, что это надо сделать. А иногда человек может быть невероятно симпатичен. Но, если в кругу моих друзей кто-то попросит стать его духовником, я откажу. Это в данном случае не моя роль. Мой взгляд может быть пристрастен, я могу бояться сказать что-то резкое и потерять дружбу. Духовник не должен этого бояться.

Наш основатель отец д'Альзон, когда окормлял одну монахиню, очень ясно ей написал: «Даже когда я вас буду ругать и поправлять, вы должны быть уверены, что я это делаю под крестом». То есть под взглядом Бога.

– Это решение принимается не головой?

– Совестью.

– Ия правильно поняла, что хорошие отношения мешают духовничеству?

– А плохие отношения способствуют? Нет. Важно состояние внутренней свободы обоих, когда и духовник может сказать, что его роль выполнена и нужно искать нового духовника, и духовное чадо может понять, что больше ничего не может получить в духовном руководстве.

В Евангелии есть важная фраза: «по плодам их узнаете их». Если духовничество идет в нормальном режиме, в жизни человека существуют плоды окормления. И жизнь его меняется и преображается. При этом он не замыкается на своем духовнике и не прекращает отношения с другими людьми.

– Когда два человека столь тесно взаимодействуют, меняются оба. Влияет ли духовное чадо на духовника? – Разумеется. Как говорил святой Августин, если любишь кого-то (а именно на любви строится духовничество – на любви к Богу и любви к человеку), то узнаешь больше. Чем больше узнаю, тем больше я люблю. И, таким образом, у духовника развивается сострадание. Не слащавое чувство «мне ее жалко», сострадание не есть жалость. Сострадание – способность вступить в духовное борение с Богом и с силами, которые против Бога, дабы отстоять свое чадо. При этом борение с Богом стоит понимать как защиту другого, чего бы это ни стоило. Ради того, кто вам безразличен, вы не будете кидаться в огонь и в воду.

– Ты можешь привести исторический пример крайне удачного духовничества? Чтобы все священники смотрели и думали: «Во! В моей бы практике такое случилось!»

– В нашей конгрегации есть такой пример, и я выше его упомянул. Когда наш основатель отец д'Альзон встретился с молодой монахиней Мари Эжени Мийере де Бру, она попросила его быть ее духовником. Они жили в пятистах километрах друг от друга, написали огромное количество писем, и он обещал, что сделает ее святой.

Причем сам дважды дал обет никогда не принимать церковных иерархических повышений, потому что монах должен быть смиренным и довольствоваться рядовым положением.

– Не слишком ли амбициозно – сразу обещать девушке сделать ее святой?

– Но ты же меня спросила об успешном примере, правда? Четыре года назад Папа Бенедикт Шестнадцатый канонизировал Мари Эжени. Так что отец д'Альзон исполнил свое обещание – он сделал ее святой. И не просто в глазах Бога, а в признании людей. При этом сам он до сих пор ожидает беатификации.

Мы смеемся – сколько бы мы ни молились о его беатификации, все равно ведь откажется. Обет дал не принимать повышения.

Для меня пример такого духовничества вдохновляющий… И есть другой пример из его практики.

Раньше в монашеской практике было развито самобичевание – нанесение себе телесных страданий, чтобы испытать страдания Христа. Однажды, когда отец д'Альзон исповедовал, прихожанка его спросила: «А что вы вообще для меня делаете?» Он открыл дверь конфессионала, вышел и положил перед ней платок с кровью: «Вот это я делаю для вас».

– Кровь его?

– Именно. Когда он себя бичевал, он вытирал этим платком кровь. Его и положил перед прихожанкой, чтобы показать – ради сострадания он готов испытать физическую боль.

Конечно же сегодня этот пример трудно понять и принять. Было бы более естественно, если бы духовный отец помогал ей практично. Ухаживал в болезни, убирался по дому, готовил обед, делал то, что является нормальной каждодневной помощью, но речь как раз идет не о каждодневной помощи. Этот пример показывает, что в нашей жизни иногда мы должны жертвовать собой, когда ради блага другого поступаемся частью своего. Мысль непопулярная, но в то же время глубоко христианская. И вполне возможно, этот пример христианской жертвы современному человеку покажется странным, но так это понимали в XIX веке.