— Ну да. Чтоб отцу два раза не ездить, — по-взрослому пояснил Асалан.

Мильям кивнула. Да, конечно… Мужчина возвращается домой с войны в трех случаях: чтобы зачать сына, чтобы дать сыну имя и чтобы взять сына с собой. Путь от границы не близок и труден, и обычно какие-нибудь две вещи мужчины совмещают… А Сурген и без того вырос и возмужал гораздо раньше срока.

Подтянула шаровары, оправила платье: придется подлатать на плече, а вот что делать с накидкой?… Впрочем, не важно. Вряд ли кто-то заметит ее — не только накидку, но и саму Мильям, — на многолюдном празднестве, где соберутся гости со всех окрестных селений. Всего лишь вторую дочь Азмет-вана, уводящего на посвящение оружием своего четвертого сына.

Ахсаб уже сообразила, что продолжения драки не будет. Подняла с земли и вытряхнула накидку, затем предусмотрительно отступила на несколько шагов назад и закричала:

— А еще я умею превращать камешки в цветы! И разговаривать с птицами! И очищать источники! И вызывать духа лунной травы! И лечить кашель! И…

Но Мильям твердо решила ничего не слышать.

— …а что говорить? Отсиживаются в своих стеклянных укреплениях, жабье отродье. И прямо оттуда расстреливают все наши атаки.

— Глобалы всегда были трусами. В мое время за одну смердящую шкуру приходилось положить трех-четырех воинов, не меньше.

— Ты будешь мне рассказывать, Асур! Да в тот день, когда я выехал, двенадцать наших… И ни единого глобала мы не достали. Ни единого, понимаешь?! Они же не высовываются, змеиный выплод, а стекло ихнее ни автомат не берет, ни базука…

— А из гранатомета?

— Не знаю. Теперь на всей границе остался только один, на заставе Зограб-вана. Приграничные, рыбья слизь, задрали цены, как юбку у шлюхи.

— А если попробовать…

Одноногий Асур-ван, мастер по оружию, обучал военному делу мальчиков четырех окрестных селений. И, как показалось Мильям, его единственного в собравшейся на празднество толпе — большей частью женщины, старики и юноши, еще не вошедшие в возраст, — отец считал равным себе. Потому, едва произнеся первый тост за сына, постарался неприметно отойти от накрытых циновок, пестрыми зигзагами протянувшихся вдоль плетеной изгороди.

Монотонно бренчали струны, отзываясь на редкие ритмичные удары бубна. Посреди подворка, слегка касаясь друг друга спинами, танцевали четыре девушки с прозрачными покрывалами на вытянутых руках. В воздухе, почти заглушая музыку, стоял обычный многоголосый гомон. А в широкой тени платана негромко беседовали двое мужчин, которые кое-что знали о войне.

Мильям не собиралась подслушивать — просто ее оттерли от циновки, и хорошо, что с большим куском сырной лепешки в руках. Ни Асур-ван, ни отец не замечали съежившуюся в комочек девчонку — хоть иногда и скользили равнодушными взглядами над ее головой. И она украдкой рассматривала отца: профиль хищной птицы, треугольник жгуче-черного глаза, резкая белая прядь в усах… За те три дня, что он провел дома, Мильям услышала от него лишь одно слово, обращенное именно к ней, и слово это было «вон».

— А тротил? И сразу же ударить по всем направлениям. Проверенный способ, Азмет. Глобалы легко впадают в панику.

— Не проходит. Эту тактику они давно раскусили.

— Значит, надо видоизменить. Но суть-то остается та же, ты ведь не станешь говорить, что они больше не боятся смерти…

Отец расхохотался — так страшно, что Мильям мгновенно отвела взгляд. И чуть-чуть отодвинулась в сторону: теперь в просвет между чьими-то колышущимися спинами ей был хорошо виден Сурген.

Он держался очень прямо и потому даже сидя был на полторы головы выше всех вокруг — даже если не считать вороной папахи, гордо взмывшей над его сведенными к переносице бровями. Такой серьезный и, такой красивый: алый башлык переливается золотой нитью, серебряные трубочки газырей сверкают на черном сукне бешмета. На поясе настолько тонкая и причудливая чеканка, что Адигюль, которая уже успела придвинуться чуть ли не на место отца — по левую руку от брата, — спрятала под накидкой свой, топорный и тусклый. А как изукрашены прикрепленные к поясу ножны кинжала, пистолет с длинным дулом и отделанная серебром пороховница!… Мать, сидевшая справа от Сургена с маленьким Абсаларом на руках, не сводила восхищенных глаз со своего взрослого, нарядного, готового к войне четвертого сына.

Вот только Сургену недолго ходить в этой богатой одежде — на границе, рассказывала когда-то Ахсаб, все воины сразу переодеваются в купленный у приграничных пятнистый и уродливый… как его… камуфляж.

Впрочем, Мильям и сама это знала. Именно в камуфляже, грязном и заскорузлом от крови, прошлым летом привезли домой старшего брата Харсуна, второго сына в семье. Вон сидит у крайней циновки его вдова, успевшая стать матерью двоих сыновей. Пройдет еще год, и ее, возможно, кто-нибудь снова возьмет в жены. Может быть, даже Сурген, уже посвященный оружием… может.

— …слишком молод. И, скажу честно, он не был у меня самым способным учеником, Азмет. Я бы на твоем месте подождал, пока парень войдет в возраст.

— Ты не представляешь, что сейчас творится на границе, Асур. Я не могу так часто отлучаться, я — командир. И у меня каждый ствол на счету.

— Но…

— Сурген — мой сын. Он не может не стать хорошим воином.

Слова отца разнеслись по всему подворку, отчетливо прозвучав в тишине. В тишине?… Мильям поднялась и привстала на цыпочки. Действительно: музыканты прекратили игру, юные танцовщицы сложили покрывала и присели в рядок у циновки, а многоголосая толпа, прошелестев напоследок тихим шепотом, словно угасающий ветер в винограднике, умолкла, приготовившись слушать.

И Мильям, восторженно затаив дыхание, приготовилась тоже.

Он долго устраивался посреди подворка, кряхтя, что-то бормоча себе под нос и покрикивая на мальчика, который так и этак укладывал для господина мохнатую кошму. Потом старик битый час настраивал струны, низко склоняясь к ним глуховатым ухом. Но все давно к этому привыкли. И готовы были ждать сколько угодно, когда он начнет говорить.

Сам Каралар-ван. Сказитель, чья слава разнеслась по всему Гау-Гразу.

— …И снова пришли чужие воины, и лилась кровь, и горели селения, и плакали женщины. А правители широких равнин вновь и вновь клялись своими ложными богами, будто хотят мира и любви. Мира, в каком живут владыки с рабами, любви, какой ван предается со шлюхой. Так повелось от века, люди широких равнин всегда мнили себя господами. Их лживые речи и кровавые клинки от века были направлены в одну цель — свободу великого Гау-Граза.

И был день, подобный ночи, и была буря, подобная огню, и взметнулась земля, и наши древние горы сошли с мест и шагнули навстречу чужакам. Восемь дней и восемь ночей земля спорила с небом, раскаленные камни и мутные потоки без жалости настигали пришельцев, а тайная долина Варну подножия отца гор Ала-Вана, за тройною спиной неприступного Кири-Гава, хранила детей Гау-Граза.