Сидель протянула Мустейну сережку:

– На, возьми. Она тебе к лицу.

Он вдел в ухо сережку, еще хранящую тепло ее руки.

– Джо говорит, ты музыкант, – сказала она.

– Что, начинаем по новому кругу?

– Просто делаем маленький шаг в сторону. На чем ты играешь?

– На гитаре.

Сидель потянулась рукой за него и похлопала по плечу длинноволосого парнишку.

– Одолжи человеку гитару, Коди.

Паренек хмуро вглянул на Мустейна, потом протянул ему гитару.

– Она тяжелая, – сказал он. – Не уроните. – И отдал Мустейну медиатор.

– Ну? – сказала Сидель, когда Мустейн пристроил гитару на колене. – Сыграй мне что-нибудь. – Повернувшись к Эрлу, она выразительно чиркнула пальцем по горлу, и мгновение спустя музыкальный автомат умолк.

Гитара весила фунтов двадцать пять – тридцать: словно мертвый младенец у него в руках. На плавно изогнутой задней части корпуса была изображена женщина в зеленом купальнике, которая выходила из бирюзовой воды, оставляя за собой белую бороздку пены. Мустейн бросил на стойку медиатор Коди, вынул из нагрудного кармана рубашки свой и пробежался по струнам.

Мустейн собирался сыграть пару пассажей и вернуть инструмент владельцу, но секунд через тридцать музыка начала обволакивать его, превращаться в заповедный уголок, где он мог спрятаться, – так всегда бывало, когда он играл хорошо, не важно почему: старался ли произвести впечатление на девушку, на владельца клуба, на какую-нибудь шишку с большими связями, или же просто пытался убежать от себя самого, сидя в одиночестве в своей комнате. Он играл блюз – на «нэшнл стил» трудно сыграть что-нибудь, кроме блюза. Приходится сильно зажимать струны, чтобы добиться нормального звучания. Звуки, исходящие от резонатора внутри стального корпуса, похожи на глухой звон монет, падающих в шляпу слепого нищего. Чтобы они стали чище, вам нужно здорово постараться, приложить немало усилий, и от усилий струны режут пальцы, и вы зажмуриваете глаза от напряжения – и тогда музыка дышит мучительной страстью преодоления, которая составляет самую суть блюза, и даже если вы не блещете талантом, вы все равно играете настоящий блюз.

Гитара в руках Муйстена пела нервным и напряженным голосом: музыка странствий, музыка прерванного полета, исполненная тревоги и смятения, отражающая душевное состояние человека, занесенного судьбой в Грааль, в этот Богом забытый городишко, такой же встревоженный и смятенный перед лицом неизбежного упадка и полного забвения. Музыка отражала также впечатления от тягостной картины вырождения рабочего класса, наглядно явленной в «Верном шансе», от изысканного увядания рыжеволосой владелицы клуба, от волнующего присутствия удивительно красивой женщины в белом платье, которая стояла чуть в стороне от толпы и пристально смотрела на Мустейна. Он довольно хмыкал всякий раз, когда умудрялся выбраться из очередного дремучего пассажа и вновь выйти на верную дорогу – в погоне за чувством, подобным путеводной звезде, внушающим уверенность, что он почти соприкоснулся с некой магической силой, которая вдохнет в него жизнь и навсегда наполнит страстной целеустремленностью, если только еще немножко постараться, если достичь следующего уровня мелодии – и Мустейн верил, что такое вот-вот произойдет, хотя и понимал, что желанное чувство, такое дразнящее и близкое, навсегда останется недоступным, что оно исчезнет, как только закончится музыка.

На мгновение задержавшись у порога «Верного шанса», Вайда, по обыкновению, прочитала объявление, наклеенное на окне рядом с входной дверью. Прочитала несколько раз, как ревностная католичка «Аве Марию», прежде чем войти в нечестивый дом. «Данное заведение находится под защитой Охранного предприятия Дилла» – гласило объявление, а ниже было приписано: «Что посеешь, то и пожнешь…» Дверная ручка показалась горячей, словно внутри здания полыхал пожар. Вайда заколебалась и подумала, не лучше ли вернуться домой. Позади нее несколько пареньков, лениво прислонившихся к двум припаркованным рядом машинам, переругивались с двумя чернокожими женщинами, торопливо проходившими мимо по тротуару. Мальчишки сразу обратили на Вайду внимание, когда она появилась, но ничего не сказали. Просто провожали ее взглядами, пока она шла через площадку низко опустив голову, в своем лучшем летнем платье – белом, с низким вырезом, с узором из зеленых полумесяцев.

Вайда толчком распахнула дверь и вошла. Знакомый застоявшийся запах. Вместо серы – табачный дым и дезодоранты. Но тут она услышала одинокий голос гитары. И сразу увидела музыканта. Худой долговязый парень с растрепанными черными волосами, на табурете у стойки, с серебряной гитарой на колене. Рядом с ним сидела Сидель. Музыка дышала нервным возбуждением, заряжала пространство статическим электричеством. В ней прослеживалась сладостная мелодия, заворожившая сердце Вайды. У мужчины было худое лицо с острыми чертами – смягченными, однако, выражением чувства – и темно-темно-синие глаза. Серьга у него в ухе походила на капельку расплавленного серебра. Вайда подошла ближе, чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих. Наплевать, она привыкла. Сережка напоминала очертаниями кошачью мордочку, и по этому признаку, по всем остальным признакам Вайда узнала в мужчине воплощение Девяти Форм. Того, кого она мысленно называла Лукавцем, Поэтом, Одноглазым Джеком, хотя его настоящее имя было Зедайл. Вероятно, его принесло Великое Облако. Вероятно, оно вняло просьбам Вайды, страстным мольбам спасти ее от Марша, и послало к ней своего Избранника.

Мужчина закончил играть, и толпа разразилась одобрительными криками и аплодисментами. Казалось, он весь напрягся, когда Сидель потрепала его по плечу, якобы хваля за выступление. На самом деле она пыталась украсть у него силу – так гладят кота по спине, чтобы вызвать электрический разряд, – и это разозлило Вайду. Она быстро подошла, встала около музыканта и уставилась на Сидель, которая удивленно подняла глаза и спросила:

– Вайда, что ты здесь делаешь?

Мужчина смерил Вайду оценивающим взглядом – он был всего лишь телесным воплощением Формы и потому на низшем уровне обладал обычной природой. Он принял невинный, заинтересованный вид, каким, надо полагать, привык очаровывать женщин; но потом их глаза встретились, и она почувствовала исходящие от него прохладные волны, поток энергии, протянувшийся между ними электрической дугой.

– Как тебя зовут? – спросила она. Казалось, вопрос удивил его; Вайда решила, что он не сознает свою высшую природу.

– Джек… Джек Мустейн. – Он криво улыбнулся – один уголок рта чуть опустился, другой высоко приподнялся, – словно хотел сдержать улыбку, но не смог. Вайда повторила про себя имя: Джек.

Еще один знак.

– Могу я поговорить с тобой? – Она осторожно опустилась на табурет рядом с ним.

– Конечно. – Он положил правую руку на корпус серебряной гитары. – О чем ты хочешь поговорить?

– Я Вайда Дюмар, – сказала она. – Держу маленький ресторанчик по соседству. Живу на Барачной улице. – Наступило неловкое молчание, потом она спросила: – А ты где живешь?