фоне сербских успехов в Македонии, предприняла непродуманную атаку на своего прежнего союзника. Вторая Балканская война продлилась недолго, так как все соседи Болгарии набросились на нее как коршуны, отхватывая себе куски ее территорий.

Две Балканские войны устранили османский фактор из балканского политического уравнения, однако, с точки зрения сербов, эти войны лишь накалили эмоции относительно австро-венгерского правления в регионе. Все сербские политики знали, что сведение счетов с империей Габсбургов невозможно без мощной поддержки со стороны России, и сербское правительство предпринимало все усилия, чтобы поддерживать прекрасные взаимоотношения со своим великим восточным союзником. Даже австрофилы, такие как бывший премьер-министр Сербии Владан Георгиевич, убеждали прибывающих с визитом российских военных, что «весь народ Сербии» поднимется против Австрии, одновременно упрекая их за «робость и колебания в российской политике» [Мартынов 1913: 13-14]. И все же большинству сербских лидеров было известно, что их истощенной армии требуется время для восполнения сил, а им самим – период мира, чтобы упрочить свои достижения [Lyon 1997: 499]. Премьер-министр Никола Пашич был убежден, что в интересах Сербии Австрия должна оставаться региональным игроком еще на протяжении 25 лет, поскольку это даст Сербии время для упрочения своих достижений на юге [Писарев 1990:30]. Даже центральный исполнительный комитет радикальной националистической группы «Черная рука», узнав заблаговременно о тщательно скрываемой операции по убийству Франца-Фердинанда, которую планировали члены группы, попытался помешать этому плану. Как отмечал Иоахим Ремак,

члены Комитета не были такими уж щепетильными – многие из них были среди цареубийц 1903 года, и все они были довольны, что пансербская идея оправдывала насилие. И все же, будучи поставлены перед необходимостью осуществления этого убогого плана убийства австрийского престолонаследника, они отрезвели, поскольку ясно было, что тем самым они, возможно, развяжут войну [Remak 1959: 77].

В самом деле, Пашич был настолько встревожен перспективой спровоцировать Австрию, что, узнав, что молодые люди, вооруженные бомбами и пистолетами (и среди них Таврило Принцип), тайно пересекли границу, дал указание своим подчиненным остановить их и в дальнейшем не позволять таким бандам появляться в Боснии накануне визита эрцгерцога [Dedijer 1966: 390; Clark 2013: 57]. Но ни вожди «Черной руки», ни глава правительства Сербии не хотели выдавать своих товарищей и самого факта, что им известно о плане покушения, и предупреждать австрийцев – не в последнюю очередь потому, что не горели желанием выступать на стороне австрийских властей, предпочитая молодых национал-радикалов[14]. Пашич, по мнению К. Кларка, обладал «высокой чувствительностью к общественному мнению, потребностью поддерживать взаимопонимание с сербской нацией, для дела которой он трудился и терпел лишения» [Clark 2013:19]. Все, что мог сделать центральный комитет, – это приказать идейному вдохновителю заговора, полковнику Драгутину Димитриевичу, связаться с его подчиненными и дать отбой. Но полковник этого не сделал.

15 (28) июня 1914 года выстрелы Принципа положили начало Третьей Балканской войне, принеся смерть Францу-Фердинанду и его жене Софии в боснийской столице Сараево. Убийство Франца-Фердинанда было не просто поводом к уже неизбежной войне. Оно затронуло и лидеров, и граждан Европы на самых разных уровнях. Конечно, как всегда, существовал вопрос соперничества империй. И еще это был пример нескоординированной акции небольшой группы «силовых предпринимателей». Как мы видели, заговор вовсе не был частью генерального освободительного плана сербских элит, которые не желали вести свою потрепанную армию на поле боя, надеясь на российскую военную машину, в тот момент находившуюся в стадии значительных преобразований. Но важным являлось то, что Июльский кризис начался с террористического акта, совершенного заговорщиком, который был связан с воплощенным представителем процесса деколонизации – Сербией – ради дела Великой Сербии. Реакция многих видных игроков, в частности кайзера Вильгельма, была чисто инстинктивной: убийцы – это дикари, а Сербию надо поставить на место[15].

Радикальные сербы не рассматривали этот акт как варварский. Напротив, они приветствовали его дерзкое, жертвенное мученичество, считая его разумным и результативным примером того, что мы сегодня назвали бы асимметричным силовым ответом угнетенной стороны имперской машине, в распоряжении которой было гораздо больше ресурсов. В России эмоции по поводу убийства были смешанными (причем зачастую – у одних и тех же лиц), однако в Германии и Австрии отвращение к совершенному убийству помогло сторонникам войны одержать победу в весьма напряженных баталиях в среде политической элиты. Важность дискурса о зверствах понимал даже сам убийца, Таврило Принцип, который во время допросов и судебного процесса стоял на том, что убийство Франца-Фердинанда было легитимным политическим актом. Но Принцип убил также супругу эрцгерцога Софию. Когда его спросили, почему он это сделал, он заявил, что целился в генерала Потиорека (наместника Боснии и Герцеговины, командовавшего расквартированными там войсками, который ехал в том же автомобиле), но его толкнули, когда он стрелял. Почти наверняка это была правда. И все же большую часть времени он не придавал особого значения смерти Софии, считая ее примером допустимого сопутствующего ущерба. На суде, однако, выяснилось, что последними словами Франца-Фердинанда была мучительная и тщетная мольба: «София, милая! София, милая! Не умирай! Живи для наших детей!» После этого свидетельства взволнованные члены суда объявили короткий перерыв, чтобы стороны могли вернуть себе присутствие духа. Один из защитников во время перерыва подошел к обычно невозмутимому Принципу и спросил, задело ли его это свидетельство. Принцип в смятении воздел руки со словами: «По-вашему, я зверь?» [Remak 1959: 222].

К моменту суда над Принципом в октябре 1914 года практически вся Европа уже задала себе этот вопрос, и ответы были различными. Действительно, это стало вопросом, который можно было задавать многим другим европейцам в грядущие годы, когда вопросы террора и жестокости приобрели такую значимость. Почва для обвинений в варварстве в Бельгии, Франции, Восточной Пруссии, Галиции, Армении и самой Сербии была хорошо удобрена. Неизбежна была не война как таковая – неизбежностью являлось то, что, будучи развязанной, она стала войной «за цивилизацию», в которой жестокость играла центральную роль. Не менее важно, что радикальный поступок Принципа обнажил зыбкую взаимосвязь между соперничеством империй и антиколониальной активностью в тот момент, когда и то и другое грозило колоссальным взрывом. Процесс деколонизации на Балканах перешел в стадию зрелости к июню 1914 года. Австрийское вторжение в Сербию в июле не только придало международный характер конфликту между двумя государствами, но и позволило процессу деколонизации во всей Восточной Европе зайти дальше стадии «вызов, брошенный империи».

1. Начало войны и преобразование окраин

В июне 1914 года под Петербургом заполыхали лесные пожары. Столицу заволокло дымом горящих деревьев и торфяников так, что было