Глен явился к нам на свадьбу и свернул самокрутку с марихуаной прямо на глазах у моих удивленных родителей. Потом он стал заигрывать с одной из подружек невесты. Ему вот-вот должно было стукнуть пятьдесят, но он вел себя так, как будто ему все еще девятнадцать и впереди у него целая жизнь. На нем были кожаные штаны, противно поскрипывавшие, когда он танцевал. Боже, как он танцевал!

Джина была безумно расстроена тем, что Глену не удалось сыграть роль нормального отца. Она даже не захотела посылать ему фотографии Пэта, когда тот родился. Но я проявил мужскую солидарность и настоял на том, что у человека есть право лицезреть своего единственного внука. Втайне я надеялся: стоит Гленну увидеть нашего прекрасного мальчика, и он сразу же растает. Но когда он забыл про день рождения Пэта три года подряд, я понял: теперь у меня есть собственные основания ненавидеть старого хиппаря.

— Может, он страшится сознания того, что стал дедушкой, — высказал я свое предположение.

— Да, конечно, — горько усмехнулась Джина. — И, кроме того, он эгоист и уже никогда не повзрослеет. Давай не будем об этом забывать.

В отличие от родителей Джины мои мама с папой не были ни для кого идеалом семейной пары. Никто никогда не заявлял, что их союз воплотил в себе дух эпохи. Снимков моей мамы ни разу не публиковали в глянцевых журналах, хотя ее помидоры, победившие на каком-то конкурсе овощеводов- любителей, однажды сфотографировали для местной газетенки. Но мои родители прожили вместе всю жизнь. И мы с Джиной собирались поступить точно так же.

За время, прошедшее с нашей свадьбы, наши друзья влюблялись, женились, разводились и начинали ненавидеть лютой ненавистью своих бывших партнеров. С нами такого быть не могло. Хотя нас воспитывали в разных условиях, в результате получилось так, что нам хотелось от жизни одного и того же.

Я мечтал о браке, который продлится всю жизнь, потому что именно так было у моих родителей. Джина мечтала о браке, который продлится всю жизнь, потому что у ее родителей этого никогда не было.

— Вот что в нас хорошо, — говорила она мне. — Наши мечтания совпадают.

Джина была без ума от моих родителей, и они отвечали ей взаимностью. Когда они видели, как это белокурое видение шествует по садовой дорожке вместе с их внуком, они прямо-таки расплывались от удовольствия и робко улыбались из-за своих очков и горшков с геранью.

Они не могли поверить своему везению. Им казалось, что их невесткой стала новоявленная Грэйс Келли. А Джине казалось, что свекор и свекровь — счастливые люди, вроде богачей Уолтонов.

— Я свожу Пэта к твоим родителям, — сказала она, когда я уходил на работу. — Можно, я возьму твой мобильный? На моем аккумулятор сел.

Я без промедления отдал ей свой телефон. Я ненавижу эти штуковины. Из-за них всегда такое ощущение, что ты попал в ловушку.

* * *

По галерее пробежала нервная дрожь. — Муха вернулась! — сказал режиссер. — У нас снова муха!

Вон она, на мониторе. Студийная муха.

Наша муха была громадным существом: черная, как таракан, с крыльями не меньше чем у осы, а туловище так раздуто, что без надежного шасси и не сядет. На крупном плане, когда Марти читал с телесуфлера, мы увидели, как муха лениво облетела вокруг головы нашего ведущего, а затем заложила крутой вираж и медленно ушла куда-то наверх.

Муха обитала где-то в темных верхних помещениях студии, среди хитросплетения розеток, кабелей и осветительных приборов. Она появлялась только во время передачи, и старожилы галереи поговаривали, что она просыпается от тепла юпитеров. Но мне всегда казалось, что ее привлекает та жидкость, которую выделяют железы человека, когда он выступает в прямом эфире. Наша студийная муха была весьма охоча до человеческого страха.

Если не считать авиа-шоу нашей мухи, интервью с Клиффом шло нормально. Молодой «зеленый» поначалу нервничал, почесывал щетину, дергал себя за грязные косички, путался в бессвязных предложениях и даже совершил самый страшный грех, который только возможен на телевидении: уставился прямо в камеру. Но Марти с нервными гостями умел вести себя на удивление нежно, и, поскольку он явно сочувствовал делу Клиффа, ему удалось заставить гостя расслабиться. Все пошло насмарку только уже под конец интервью.

— Я хочу поблагодарить Клиффа за то, что он сумел сегодня к нам прийти, — сказал Марти с необычайной серьезностью, незаметно отмахиваясь от назойливой студийной мухи, — и хочу поблагодарить всех его коллег, живущих на деревьях в аэропорту. Потому что битва, которую они ведут, это битва за всех нас.

Раздались аплодисменты, ведущий протянул руку гостю. Клифф ответил на рукопожатие, но почему-то сразу не выпустил ладонь Марти. Он пошарил в своей грязной хламиде с какой-то непонятной этнической бахромой и достал оттуда пару наручников. Марти с неуверенной улыбкой следил за тем, как Клифф защелкивает одно металлическое кольцо вокруг его запястья, а другое — вокруг своего.

— Свободу птицам, — тихо произнес Клифф и прокашлялся.

— Что, что это такое? — оторопел Марти.

— Свободу птицам! — заорал Клифф с возрастающей уверенностью. — Свободу птицам!

Марти покачал головой.

— У тебя есть ключ от этой штуковины, ты, вонючий кусок дерьма?

В сумерках галереи мы наблюдали за сценой, разворачивавшейся на дюжине мониторов, светящихся в темноте. Режиссер продолжал дирижировать пятью операторами. «Второй, оставайтесь на Марти… четвертый, дайте крупный план наручников…» Но у меня возникло такое ощущение, какое бывает только тогда, когда в прямом эфире случается нечто ужасное, — странная смесь легкой тошноты, паралича и почему-то восхищения. Эти чувства образуются где-то на дне желудка и мгновенно захватывают полностью все ваше существо.

И тут снова появилась муха, на несколько секунд зависла над головой Клиффа, после чего осуществила безупречную посадку ему на переносицу.

— Свободу птицам!

Марти посмотрел на свою руку, не веря, что он действительно прикован к этому грязному типу, на котором от жара юпитеров потек грим. Затем он схватил графин с водой, стоявший между ними на столике, и, как будто пытаясь прихлопнуть муху, изо всех сил ударил им Клиффа в лицо. Вода и кровь брызнули во все стороны. В кулаке Марти осталась ручка от графина.

— Трахал я в задницу этих птиц, — высказался он, — а заодно и дыру в озоновом слое!

Дежурный менеджер появился в камере с разинутым от изумления ртом, наушники болтались у него вокруг шеи.

Клифф закрыл ладонью свой разбитый нос. Кто-то в публике начал свистеть. И я понял, что мы пропали. Марти сделал именно то, чего на такой передаче, как у нас, делать было нельзя ни в коем случае. Он потерял связь с аудиторией.

В галерее разом зазвонили все телефоны, как будто хотели почтить память моей чудесной карьеры, ныне отправившейся прямым ходом в канализацию.

Студийная муха снова появилась на всех мониторах, совершила круг почета и с достоинством удалилась.