Но самым авторитетным предвестником краха империи был Эдвард Гиббон. Судя по его знаменитому рассказу, выдающийся историк решил создать «Историю упадка и разрушения Римской империи», когда он стоял среди руин Капитолия и слушал, как босоногие монахи поют во время вечерни около храма Юпитера. Никакие камни в истории не были красноречивее, чем камни Вечного Города. Они погружали в меланхолию и заставляли вспомнить о недолговечности имперской мощи и власти. Ни одна книга в большей мере не пропитана «духом места» («genius loci»). Здесь, на семи холмах около Тибра, находится могила римского величия. Палатинский холм, бывший центр Рима и империи, теперь превратился в запущенный участок, по которому в разных местах разбросаны оставшиеся колонны и разрушившиеся каменные строения. Монументальный Септизоний превратился в пустое кладбище, его камни возродились в стенах собора Святого Петра[72]. Форум, где сенаторы принимали законы, а императоров делали богами, стал заполненным навозом «загоном для свиней и быков»[73]. Колизей, где сражались гладиаторы, а христиан скармливали львам, в настоящее время сделался огромным остовом. Другие места древнего величия (храм Аполлона, бани Каракаллы, театр Марцелла, гробница Ромула) — лишь жалкие остатки того, что было. Несколько благородных строений сохранилось, некоторые из них полностью преобразованы — Пантеон, мавзолей Адриана, колонна Траяна, арка Константина. Но Гиббон, размышляя об исчезновении золотых дворцов, мраморных статуй, порфирных алтарей, бронзовых табличек, яшмовых мостовых и гранитных обелисков, предвидел окончательное уничтожение «всех монументов древности»[74]. Никто не представил такого прогноза с подобной силой и величием.

Конечно, Гиббон говорил, что Европа к XVIII веку пошла по пути такого прогресса, который, вероятно, предохранит ее от катастрофы, подобной произошедшей с Римом. Арнольд Тойнби, хроникер циклического подъема и падения цивилизаций, часто изображал Гиббона как некоего Панглоса, который думал, что его век — это завершение истории. В одном невероятном сне Тойнби Увидел Гиббона — «нескладного человека в ботинках с серебряными пряжками, бриджах до колена, парике и треуголке»[75]. В таком виде он наблюдал за тем, как проклятые души улетают в ад перед георгианской эпохой уравновешивания сил. Но это несправедливые нападки на Гиббона, чья работа отражает магистральную широту видения.

Сам Гиббон предупреждал, что в будущем могут появиться враги, которые принесут разрушения и опустошение к границам Атлантики. «В конце концов, когда Пророк вдохнул душу фанатизма в тела давно презираемых арабов, они расширили свои завоевания от Индии до Испании»[76].

Если перейти ближе к делу, то Гиббон появился поразительно вовремя для человека, который, как утверждалось, считал, что наступил конец времен. Он опубликовал третий том своего великого произведения, где говорится о крахе Западной Римской империи, успев сделать это за несколько месяцев до Йорктауна (и вполне мог бы закончить работу, если бы не решил добавить эпилог, посвященный тысяче лет существования Византии). В книге много абзацев с намеками — Британская империя последует примеру Римской. Она слишком расширена, склонна к роскоши, ее атакуют варвары, она нанимает наемников…

Еще интереснее то, как Гиббон говорил о восстании против Рима жителей Ареморики, населявших территорию Бретани. «Имперские власти запретительными законами и неэффективным оружием действовали против восставших, которых сами же и побудили к мятежу», — писал он. В результате жители Ареморики достигли «состояния неорганизованной независимости», а римляне потеряли свободу, честь и достоинство, а заодно и империю[77].

Гиббон не мог удержаться от игры слов. Но это, судя по всему, представляет его истинную точку зрения на американский кризис. Таков тщеславный маленький историк с пухлыми щечками (которые одна слепая женщина буквально спутала с детской попкой), слабостью к красновато-коричневым бархатным костюмам и оранжевым жилеткам из канифаса, любивший покровительство не менее большинства джентльменов эпохи неоклассической литературы и искусства в Англии. В ответ на получение синекуры от лорда Норта он написал брошюру, в которой критикует требование колонистов о независимости, назвав мятеж «преступным предприятием»[78]. Это привело в негодование Горацио Уолпола, который назвал Гиббона «жрущим жаб»[79]. Фокс тут же заявил, что Гиббон, который описал коррупцию, погубившую Римскую империю, является примером коррупции, которая погубит Британскую империю.

Это сравнение стало обычным. Когда Гиббон вежливо отказался от приглашения поужинать с Бенджамином Франклином в Париже, потому что не мог проводить время вместе с послом вражеской страны, американец, судя по всему, предложил предоставить такому прекрасному автору материалы для описания заката и краха Британской империи[80].

Франклин помог дать империи новое значение — политические и территориальные владения, а не морская коммерческая держава. Но он считал, что структура ее столь же хрупка, как китайская ваза[81].

Британцы, которые с гордостью смотрели на себя, как на римлян более поздних времен, всегда осознавали хрупкость империи. Классическое образование так усиливало этот урок, что все проблемы и реверсы, с которыми сталкивалась держава, казалось, лишь предвещали разрушение и конечный распад, притом - по образцу Рима.