окончательным. Это будет торжество народных масс, торжество толпы. Да, серой, однообразной, грубо-простой, некультурной толпы. Вы хотели поднять толпу до себя, сделать ее человеческой. Хотели и не смогли. Мы же хотим всех довести до толпы, уравнять и опустить тех, кто, кичась, высится над ней. Мы хотим и мы это делаем. Так не мешайте же вы — неудачники, нам делать наше великое дело.

———

Я не расстреливаю вам подобных, ибо это дает вам силу крови, силу незабываемую.

Путь уничтожения — путь постоянной лжи и клеветы, путь избиения — я предоставляю тем кто подобно вам мешает нам делать наше великое дело!

Вы останетесь живы. И избитый, окровавленный руками тех, которым вы посвятили вашу жизнь, вы будете отпущены домой. И эти избиения — больше смерти, приблизят вас и вам подобных к нам, и к толпе!

Эй!... выбросите старика“!...

ПОКУШЕНИЕ НА ЛЕНИНА

(Рассказ очевидца).

———

„Вечером митинг. Выступит Ленин. Надо послушать!!!“ Товарищ Ивонин, смеясь, мне сообщает ненужную новость. Неважную.

Говорили рабочие — будет запрос. Будет шумно и страстно!“ „Надо пойти“ отвечаю. Только лень. В голове пусто. Тоскливо. Хочется есть — хлеба нет.

Хочется белой любви, бесконечных степей, спокойных и мягких — а всюду кровь, драка, война муравьев жадных, сердитых. Хочется тихой воды, озерной, прозрачно глубокой — всюду серые волны, грязные, скучные.

———

Ивонин смеется. „Россия похожа — ныне — на русскую душу— двойную и бурную! Довольно! Идем слушать Ленина. Ведь он подоплека русской души. Помнишь черного чортика с копытами и с круглым хвостом, который любил приходить к Карамазову?... Чортик русской души! Разве Ленин на него не похож? А?“ Мы оба смеемся. Уходим...

———

Завод Михельсона. Черный, огромный. Трубы большие. Точно пни обожженные, темные. Завод полузакрыт. Нет топлива, нету сырья. И черные окна, точно глаза мертвецов, смотрят бессмысленно нудно.

В зале с бетонным полом — в модельной — митинг. Полно людей, рабочих.

У кафедры грубой, сколоченной просто, обитой красной материей — группа людей, с оштыкованными ружьями. Вместо ремней ружейных, широких — бичевки висят. Полурваные. Серые. Грязные.

Ждут Ленина. И речи ораторов доморощенных, мелких, слушают нехотя. Изредка хлопают слабо и мало...

Сзади волнение — сначала неясное. Легче ветра южноморского смутный рокот людской. Скоро слова появились, как пена морская на гребне волны: „ Ленин приехал... Ленин!“

Толпа загудела. Оживилась. С почтением покорным давая дорогу вождю большевизма.

———

Плотный, с красным лицом и плешивый, прилично одетый, в крахмальной рубашке — он казался по виду торговцем средней руки. „Ишь — точно буржуй. Сытой!“ — ворчит сзади меня рабочий, худой и сердитый. „В манжетках“ — шепчет сбоку работница в кофточке теплой — „как барин. Глядь-ко — цепочка блестит“...

———

Он говорил просто и ясно. Говорил о власти советской, о борьбе с гидрой черного стана, о коварных эсерах. О немецких друзьях — недругах. Говорил, как сильный. Твердо. Спокойно. Толпа слушала молча.

После речи ему три записки дают. Все три об одном: „почему отряды красных мешают провозить голодным москвичам хлеб и муку?“

Лепин бурчит недовольно: „На эти вопросы отвечать не могу. Нет времени. Я очень спешу.“

Гул толпы, недовольный, сердитый. Кто-то, сзади стоящий, свистит.

Ленин, окруженный своими, идет сквозь толпу к холодным дверям выходным. У самого входа, группа рабочих, взволнованных, бурных, красных — оттиснув, тесным кольцом, его окружает. И снова тот же вопрос, но более резко ему ставит: „обуздать красных.“ Ленин сердит. Брызжет слюной. Но слов не слыхать.

И в этом хаосе преддверном раздались три выстрела. Резких. Острых, точно игл концы. Толпа шелохнулась, испуганная, в сторону, к выходу. Группа красных бросилась убийцу ловить. Группа рабочих ее защищать.

Черненький, маленький, „красный солдат“ вцепился как кошка в руку убийцы и визгливым, резким, тонким фальцетом кричит:

„Держите... Держите!..»

Рабочий в сермяжке, с козлиной бородкой бьет его по лицу. Здесь же трое красных солдат избивают прикладами седого рабочего: он пытался спасти стрелявшую женщину. Спокойнее других — убийца I Со славным лицом, чуждым волнения, она молчит. И кажется, вот, вот улыбнется...

У самых дверей, тяжелых и черных — лежит Ленин. В полном сознании.

Несколько красных хлопочет. Носят воду, бегут за врачом. Вокруг тесным кольцом стоят люди. Немного тревожные.

Кто-то бросает : „Ранен легко.“

„Неопасно! Жалко, что жив,“ слышу сзади шипит чей то голос. „Неудача,“ шепчет мне на ухо Ивонин. „Повезло Ироду“ громко, точно забывшись произносит работница. Щуплая, тонкая с длинной косой...

„Что!? Что сказала!?“ — „Красный солдат“ толстый, сытый, с сердитым лицом хватает работницу, — „что, стерва, сказала“

Начинается драка... Мы вышли.

———

На улице мокро и сыро... Фабричные окна все так же могильно темнеют. Где-то сбоку блестит в окне огонек одинокий и жалкий, а вдали — трамваев звонки безучастно звенят. Им — неживым — чуждо волнение толпы. Ее радость и горе.

ПОЙМАЛИ

Удивленно смотрят чайки. Белые с серыми пятнами. Кричат резко. Маячат довольные над кормой пароходной. И кольцо изменчиво живое из птиц летающих, кажется надетым на флаг кормовой. Красный. От времени потемневший и рваный. Внизу вода серо синяя, волжская, извечно — обычная, отражает борьбу линий — неясно и смутно. Бессильная показать борьбу красок, белой и красной. У берега — ивы, скучные, провожают удивленными взглядами пароход,медленно, с трудом ползущий.

———

На пароходе „Свобода“ много народа. На палубе. В каютах. Всюду люди...

На носу пароходном тесным кругом лежат мужики. Грызут семечки. Пьют чай, наливая его из большого и пожилого чайника. «А ноньче урожай будет хоть куды.» Крестьянин русый, с густой бородой, показывает на ржаное поле. Там у самого берега. Поле, желтеющее.

«Не больно хорошо. Вот к примеру глядь ко — вишь темная полоса к леву пролеска. Так энта земля помещичья. Барская. Так вот сколько ни на есть его земли в нашей Спасской волости, так вся поди пустует. Ходит, сердечная, легкой. Приезжал намеднись к нам комиссар большевистский, значит ихний.

«Што это грит, робята, помещичью землю втуне оставили. Ну, а мужики, известное дело,хитрый народ. Больше помалкивают. А только если по правде грить, так боятся мужички засевать помещичью землю. Такое разрушение в Рассее, что кто знает. Засеешь землю, ан глядишь, большевики хлеб то отнимут».

«Да как не быть боязно, Дмитрич, очень боязно», вставляет седой мужик, с подстриженной бородой, в поддевке, прочно и хорошо сшитой.

«Заборонил я ноне своих восемь, да помещичьих Никитовских десять десятин. Думал, авось соберу хлеба вдоволь.