— Мне нравится. Красиво.

— К месту ли?

— Я тебя начальнику хотел представить, — не ответил он ей. — Десяткин еще не успел никуда укатить. Здесь должен быть.

— Что ты! — Майя замахала руками. — Зачем? Я не официальное лицо. К чему все это?

— Да, да, да! Быть здесь и не посетить его!..

— Так не договаривались!

Но было поздно. Полковник, сопровождаемый двумя офицерами, уже входил в аудиторию и направлялся к ней. Майя покраснела, вцепилась в сумочку, застыла.

— Спасибо, Майя Николаевна! — принялся пожимать ей руки полковник. — Снизошли. Нашли время. Спасибо. Владимир Кузьмич меня заверил, а я, признаться, все же ни слухом ни духом. И не думал, что найдется у вас минутка для нас.

Он говорил, не переставая, словно торопился, чтобы не перебил кто; откуда-то появились цветы, белые и желтые, душистые; он, сделав значительное лицо, преподнес их, задержав ее руки в своих.

— Спасибо. Чайку ко мне? — заглянул полковник ей в глаза. — Владимир Кузьмич, приглашай гостью.

Свердлин повел ее по коридору под локоть, полковник шел рядом, поддерживая под другую руку, курсанты растекались по стенкам и исчезали.

— Вот! Индийский! Вам конфет? — полковник обвел рукой угощения на столе, заполнившем почти все пространство комнаты, где они оказались.

— Я, признаться…

— Ну что ты, — подтолкнул будто невзначай Свердлин, — присаживайся.

Он, усадив, повернулся к начальнику:

— Иван Клементьевич, разрешите тост?

— Тост? У нас вроде… — повел полковник руками и глазами по чашкам с чаем, но Свердлин уже разливал коньяк в маленькие хрустальные рюмки, а за его спину смущенно прятался усатый капитан.

— Николай Семенович! Ты здесь? — кивнул полковник капитану, того действительно и не видно было с ними, а тут, в комнате этой, и нашелся.

— Начальник курса, — представил полковник Майе капитана. — Наставник, так сказать, нашего Владимира Кузьмича. Разворачиваемся мы, Майя Николаевна, укрепляем плацдармы. Вот новый курс, новые дисциплины и новые, так сказать, педагоги у нас появляются. Большому кораблю, как говорится, у нас зеленый свет.

— Скажите, Иван Клементьевич, — подал рюмку Майе Свердлин, сам он так и не присел, стоял подле нее у стула, как адъютант, рука согнута в локте на уровне плеча, в пальцах рюмка.

— Надо сказать. А как же. По такому случаю. Не часто нас посещают такие гости, — полковник поднялся. — Подымем, товарищи офицеры, за нее. За нашу школу. Чтоб процветала милицейская наука и наша, так сказать, альма-матер.

— Товарищи офицеры! — крикнул Свердлин так, что и Майя невольно привстала.

Все выпили. Сели. У Майи сразу почему-то закружилась голова, она оперлась на руку Владимира, слегка склонилась к нему. Полковник протянул ей развернутую конфетку.

— Как Николай Петрович? — спросил он ее на ушко.

— Ничего, — ответила она.

— Я слежу. Он недавно по телевизору выступал. О проблемах. Блестящее выступление.

— Когда? — Свердлин элегантно подлил в рюмку начальнику. — Неужели я пропустил?

— Выступал, — подтвердил, закусывая, капитан. — Содержательно. Моя Клавдия Захаровна даже хотела записать на магнитофон.

— А давайте пригласим Николая Петровича к нам, Иван Клементьевич, — Свердлин взглянул на полковника, поднял свою рюмку. — Разрешите?

— Скажи, именинник, сам бог велел.

— Товарищи! — поднялся над столом тот, степенно огляделся, легонько коснулся плечика Майи, подмигнул усатому капитану. — Мне хотелось от всей души поблагодарить вас всех. В моем становлении как педагога я вам всем очень обязан и признателен…

Он умел говорить красиво, у него получалось, капитан раскрыл рот, полковник несколько раз кивал головой и довольно посмеивался, Майя заслушалась.

Позже, когда Свердлин на той же «Волге» довез ее до дома и они, не сговариваясь, завернули прогуляться в скверик, наслаждаясь свежим весенним воздухом остывающего дня, Майя, не удержавшись, все же сказала:

— Володя. Так нельзя. Я бы не хотела, чтобы все так. Ну зачем?

— О чем ты? — будто не расслышав, нагнулся он к ней. — Разве плохо получилось?

— Ну как же ты не понимаешь!

— Ты права. Согласен. Присутствовал определенный экспромт. Но с этой публикой иначе нельзя. Их следует брать за рога, как быка. И он засмеялся, довольный пойманной на лету фразой, повторил с удовольствием: — За рога, как быка!

— Ты меня совсем не хочешь понять!

— Нет. Это ты вокруг ничего не видишь. У тебя на носу, прости меня, розовые очки. Еще с детства. А вроде дочь прокурора.

— Ты так считаешь?

— Чего уж там. Я извиняюсь, этот долбак, полковник наш, какой он офицер? Аж три звездочки нацепил! На самом деле он тупица! Причем сущий дебил. Бывший инструктор обкома! Как сюда попал? Одному богу известно. Ладно, время пришло, там толку от него никакого, вот в ментовку и выдвинули. Учить! Готовить милицейские кадры! Попомни мои слова, дорогая! От таких учителей мы скоро кашлять кровью будем. Устроят нам варфоломеевскую ночь их воспитаннички!

— Как ты можешь такое говорить!

— Могу. Мне не надо много таращиться, чтобы все это увидеть. Ты знаешь, как и чему здесь учат?

— Не бравируй. Все у тебя не так! И в райотделе все не по тебе было.

— Там как раз и проявляются плоды воспитания таких школ.

— Ты ошибаешься. Там люди из институтов.

— Хрен редьки не слаще.

— Что же ты сюда-то прибежал?

— Ну знаешь!

— Я слушаю. Только спокойно. Без эмоций. Чего ты размахался опять руками. Не с курсантами.

— А-а-а, — махнул Свердлин рукой. — Что тебе говорить! Мы в разных весовых категориях.

— Это что же? Опять? Как у твоего любимого Джека Лондона? Ты, конечно, опять за Мартина Идена у нас. Весь от станка, от земли. В мозолях. А я — барышня-буржуйка с интеллигентскими вывертами?

— Похоже. Но это твоя старая пластинка.

— Старая не старая, а объясняет. Только ты всегда забываешь про финал.

— Чего?

— Помни о финале. Там герой геройствовал — буйствовал да свел с жизнью счеты. Не нашел ничего лучшего. И ты сам себе тупик ищешь? Володя, задумайся, что с тобой происходит все это последнее время. Ты очень изменился.

— Я? Тебе кажется. Я всегда таким был. У меня все получалось. И теперь получится. Ты скажи мне, кто вокруг нас? Оглядись! Эти микроорганизмы! Полковник этот! Он же чего за меня уцепился? Ему показалось, что я ему кандидатскую смогу накатать. Я накатаю. Мне, как два пальца!.. Но ему-то она зачем?