— Учти, учти.

— Вы уходите? — раздался голос Милли.

Он обернулся и взглянул на девушку, которую все еще крепко держала сестра, и неторопливо ответил:

— Да, мисс, ухожу. Очень приятно было познакомиться с вами.

Молодая женщина быстро повернула девушку к себе и повела ее в сторону дома, та не хотела уходить.

Старик тем не менее не спешил, он стоял и сверлил Роберта взглядом.

— Я бы на твоем месте поторопился, — сказал он.

— Ухожу, ухожу, — огрызнулся Роберт и добавил: — Уж если вы так печетесь о ней, как это бросается в глаза, то зачем позволяете ей ходить по лесу в таком состоянии?

— А уж это не твоего ума дело, пошел вон отсюда.

Он не стал повиноваться тотчас, а с вызывающим видом постоял на месте, а потом неспешным шагом двинулся по направлению к дороге. Старик смотрел ему вслед, пока он не исчез из поля зрения, а затем тоже повернулся и поспешил к чаще деревьев.

Когда они оказались в чаще деревьев, Агнес Торман остановила сестру и, глядя на нее, заговорила строго, что совсем не вязалось с лаской и жалостью, сквозившими в ее взгляде:

— Как ты могла, Милли! Ты ведь обещала мне. Ну как ты могла! И в доме гости.

— Прости… Прости меня, Агги, но… но это все луна… — Она подняла глаза к небу, туда, где за луной наперегонки гонялись маленькие клочковатые облачка, и добавила: — Я… Я раздернула шторы. Мне не следовало бы этого делать, но я ничего дурного не сделала, я же не пошла к дороге. Я ведь обещала тебе, верно? Я тебе обещала.

— Ты обещала мне оставаться в постели.

— Ах, Агги. — Милли бросилась на шею сестре, та крепко обняла ее и прижала к себе. Агнес Торман смотрела поверх плеча сестры на черный ствол огромного дерева и в который раз думала о том, что будет с этим дорогим для нее существом, которое создано не для этого мира, а для такого места, где дух может свободно витать в пространстве, где не знают обмана и всяких уловок, где громко говорят о том, что думают, и где мысли всегда чисты и искренни.

Ей было семь лет, когда Миллисент появилась на свет, и, по-видимому, с того самого дня Агнес стала ей матерью, потому что ее собственная мать воспитанием детей себя не утруждала. Даже когда ей приносили или приводили ребенка, она так хватала его, что девочка начинала плакать. Можно было подумать, она старалась втиснуть ее обратно в себя. Со временем она вообще месяцами отказывалась видеть дочь, и с ней занималась целиком и полностью няня Уотсон, как, впрочем, и со всеми ими — Арнольдом, который был на год младше ее, Роландом, который был на год моложе Арнольда, и Стенли, который был на год моложе Роланда.

С рождением Миллисент, вспоминала Агнес, атмосфера в доме изменилась. Раньше до детской то и дело доносились звуки веселья, внизу развлекались гости, казалось, они там никогда не переводились. И в доме, и за его стенами сновало так много слуг, что она не могла запомнить все их имена.

Прошло много лет, пока она осознала, кто раскошеливается за все эти приемы и балы и платит всей этой куче слуг. Сколько ей помнилось, все эти годы с ними жил мамин отец, дедушка Баррингтон, но он умер за три месяца до рождения Миллисент, и этот факт, имевший какую-то связь с рождением Миллисент, вызвал в доме настоящий шквал изменений.

Теперь Агнес знала, что отец женился на матери не только из-за ее красоты, но и потому, что она была наследницей богатого человека. Однако он не подозревал, что богатый тесть годами прожигал весь свой доход и оставил дочери в наследство не солидный капитал, а громкий скандал, потому что понаделал массу долгов и оказался замешанным в темных делишках, которые в конце концов всплыли на поверхность и за которые сидеть бы ему в тюрьме, не отойди он вовремя в лучший мир.

Ей припоминалось, как урезали число прислуги, по ней прошлись, как серпом по летнему хлебу, и в один прекрасный день не осталось почти никого, остались только Дейв и Пегги Уотерз, а с ними их дочь Руфи и маленькая Бетти Троллоп, работавшая на кухне. Из прислуги, работавшей вне дома, не стало трех садовников, сохранил место только Артур Блум. Уволили трех конюхов, а это значило, что чистить конюшни, кормить лошадей и ходить за ними досталось одному Грегу Хаббарду. Но прошло немного времени, и число лошадей сократилось. Вместе с остальными уволили и Бена Каллена, привратника, и его жену, живших в сторожке при въезде в поместье, и домик у ворот с тех пор пустовал.

Нечего и думать, что три человека могли поддерживать такой же порядок, как девять. То место, где они остановились сейчас, в свое время было частью розария, но за ним давно уже не смотрели, и он зарос, одичал и превратился в настоящие мини-джунгли. Агнес вздохнула и погладила Милли по руке. У них нелегкая жизнь, а их ждут еще более плохие времена, если только она что-нибудь не сумеет предпринять. Нужно что-то предпринять, и не откладывая в долгий ящик. Она устала отвечать за все на свете, ей самой хотелось опереться на плечо, конечно же, на плечо мужа. Она обручена уже три года, и где гарантия, что это не продлится другие три, если она немедленно не сделает какой-то шаг. Она намеревалась переговорить и поставить все точки над i сегодня вечером, но тут вот случилось такое…

Камнем преткновения была Милли. Не будь она ей так дорога, все было бы гораздо проще и легче. Но единственными людьми, которые смотрели на это необычное произведение рода человеческого так же, как Агнес, были Дейв, Пегги и Руфи, да вот еще прибавившаяся на кухне Магги, ирландка, племянница Дейва.

Как ни странно, но для Магги, кажется, Милли вообще была совсем особым существом, больше того, она и сама смахивала на нее, потому что так же не знала, что такое подчиняться или знать свое место. Она даже не понимала, что такое домашняя иерархия, и разговаривала со всеми одинаково, без разбору, даже с хозяином и хозяйкой, что необычайно возмущало их. Мать Агнес даже обмолвилась, что нужно бы выгнать ее, но, как она сама выразилась, ирландская прислуга обходится дешево, а в нынешнее время некоторые слуги сделались особенно разборчивы, когда речь идет о сельском имении.

Бывали времена, когда она сама не знала, как благодарить Бога за Магги, потому что только она, и никто другой, становилась для нее единственным светлым лучиком в нескончаемой веренице непроглядно черных дней и, что было намного важнее, ей можно было доверить присматривать за Милли.

Когда их догнал Дейв Уотерз, Агнес повернула Милли за плечи, и все они втроем двинулись к дому. Дейв ни словом не обмолвился о человеке, проникшем к ним в лес, и она знала, что он промолчит, пока не окажется на кухне, где изольет свои чувства Пегги. Агнес даже могла представить себе, как будет звучать его речь: «Нужно что-то делать с оградой, — скажет он. — Ты поговори с миссис, чтобы она сказала ему. Я сделал все что мог. Все другое может подождать, но этим нужно заниматься, не то мы дождемся большой беды». Она уже слышала его бурчанье не один раз.

Они поднялись по ступенькам, оставив позади заброшенный сад. Луна освещала фасад дома, его серые камни отливали тем же серебром, что и луна, ряды окон по обе стороны дубовой парадной двери блестели, как продолговатые очи. Дом был не очень старым, его построили только в одна тысяча восемьсот пятом году. Фасад был бесхитростный, и только трубы отличались замысловатым орнаментом. При первом взгляде на него можно было подумать, что в нем два этажа, но если зайти сзади, то можно было увидеть третий, мезонин, где располагались детские и классная комнаты, а дальше настоящий муравейник крошечных комнатенок, в которых когда-то обретались слуги.