А пока что в лицее царят разброд и анархия: 14 сентября студенты вновь собираются на сходку, но договориться друг с другом никак не могут. Расхождения, действительно, непреодолимы: одна часть студентов («академисты») отстаивает тезис, что цель студентов — учиться. Другие незамедлительно разоблачают подлинное лицо «академистов» — словами о стремлении послужить народному благу прикрывают свой шкурный интерес. Можно ли служить народу, предварительно не освободив его от тирании?!

15 сентября студенты успевают собраться дважды. Безрезультатно. Гнилой компромисс — пусть одни студенты учатся, а другие разворачивают в лицее политическую борьбу — с негодованием отвергнут.

Видя, что в студентах согласия нет, совет профессоров постановил: дать лицеистам срок до 25 сентября. Пусть, в конце концов, решат: намерены они учиться или нет[38].

И в полдень 25 сентября студенческое собрание состоялось. Началось со скандала — в зале обнаружились слишком много посторонних и нехватка студентов. Поскольку администрация заявила, что рассматривать она будет лишь решение, принятое студенческим большинством, собравшиеся могли бы сразу же и разойтись. Но для организаторов собрания возобновление учебы было делом десятым. Оттого принятая большинством (неизвестно кого) резолюция гласила:

Из этого любопытного документа мы, в частности, узнаем, что причиной невозобновления занятий были не какие-то там разногласия, а забастовка — та самая, объявленная еще 17 января.

Совет профессоров решил не обращать внимания как на заявление студенческого собрания, что забастовка может возобновиться в любой момент, который студенты сочтут «особенным», так и на то, что большинство студентов участия в собрании не принимали… Профессора полагали, видимо, что стоит студентам заняться делом и втянуться в привычный ритм учебной жизни, как политическая дурь сама выветрится из лицейских голов. И профессорский совет объявил 3 октября днем начала занятий[40].

Профессиональные бездельники сразу раскусили коварный замысел профессуры и тут же приняли резолюцию о недопущении экзаменов с целью перевода студентов на следующий курс. В ответ 8 октября профессорский совет объявил дату экзаменов — каждую пятницу с октября по ноябрь. Чтобы, значит, студенты всю неделю сидели за столами, как приклеенные, и зубрили.

Ну уж нет! — сказали студенты.

Сказано — сделано: в среду 12 октября в актовом зале лицея грянул… концерт. Благотворительный, в пользу бастующих рабочих. В программе: «Марсельеза», «Варшавянка», «Красное знамя», «Смело, товарищи, в ногу» и прочие запрещенные вокальные произведения. Запевалой выступал все тот же неугомонный Подвойский. Публики набралось сотни четыре. Сбор 400 рублей.

Понятно, что в экзаменационную пятницу профессорам и зубрилам тоже не дали покоя — в лицее прошел митинг. Участвовало три тысячи человек — в четыре раза больше, чем всех студентов. Главный вопрос повестки: требование освободить студента Подвойского, арестованного за руководство хором нелегальной песни.

Освободили. По сему поводу новый митинг в лицее — пять тысяч человек! Не лицей, а какой-то ярославский Смольный!..

А в понедельник 17 октября в Санкт-Петербурге вышел Высочайший манифест — народонаселению Российской империи были дарованы свобода слова, свобода собраний и парламентские выборы.

Власть потерпела поражение. Это было ясно и противникам, и сторонникам самодержавия.

И тогда на сцену вышли те, кому было что терять. И они стали студентов бить. А поскольку студентов в Ярославле было мало, досталось и гимназистам. И реалистам. Не забыли и евреев, которых в городе числилось еще меньше, чем студентов, — всего 129 семей… Евреев не только избивали, но еще и грабили.

Разбойничали два дня — 18 и 19 октября. Подробностей широкая общественность не знала, поскольку с 16 октября в Ярославле не выходила ни одна газета — бастовали типографские рабочие. Приходилось довольствоваться слухами…

Вину за погромы прогрессивная общественность возложила на власти (попустительство) и черносотенцев. Администрация действительно прекращать погромы не спешила. А что касается самих погромщиков, то объявлять их черносотенцами, то есть видеть в их действиях направляющую руку организации, было ошибкой — пресловутый Союз русского народа еще не возник.

Погромщиками руководил страх — на их глазах жизнь, какой уж она ни была, проваливалась в тартарары. Все стало вдруг и окончательно непонятно. И толпа обрушила свой трусливый гнев на тех, кто громче других кричал о неминуемом крахе привычного мира.

Число жертв погромов подсчитать так и не удалось. Часть избитых залечивала раны дома, те, кого побить не успели, попрятались.

Прятались многие. В том числе и профессора. А когда отважились выйти из дому, начали принимать меры. 26 октября директор лицея Берендтс подал в отставку. А 28-го совет профессоров постановил занятий не возобновлять до 15 января 1906 года. Студенты затеяли очередную говорильню и потребовали занятия начать. При этом простодушно объяснили, зачем им это нужно:

Значит, студенты смотрели на лицей как на «чисто внешнюю почву». Стенания же по поводу того, что теперь им будет негде укрыться от избиений, доверия не заслуживают — на сходку они собрались как раз потому, что опасности нарваться на погромщиков уже три недели как не было. Ну и, конечно, захотелось задним числом оправдать былой перепуг — вот если бы не разъединенность, мы бы погромщикам показали!..

Совет профессоров на уговоры не поддался, и студенты разошлись. А иногородние, которым теперь в Ярославле делать было решительно нечего, разъехались.