– Я сказала что-то не то?

– Нет, все нормально. Не беспокойся.

– Зато я прихожу сюда каждый вечер. Перед ночной сменой и после дневной. Провожу здесь пятнадцать минут, потом ухожу. Сама не знаю, зачем это делаю. Мне так хочется, и все тут.

Мужество Моники восхищало Сандру.

– Почему ты его спасла?

– Почему вы все спрашиваете одно и то же? – Девушка, однако, вовсе не казалась рассерженной. – Правильнее было бы спросить: почему я не оставила его умирать? Это разные вещи, ты не находишь?

Об этом Сандра не задумывалась.

– Если ты спросишь, хочу ли я его убить сейчас, я отвечу, что охотно сделала бы это, если бы не боялась последствий. Но нет смысла в том, чтобы отказать ему в помощи и оставить умирать. Так, как умирает, угасая естественным образом, любой нормальный человек, достигший конца своей жизни. Он не такой, как другие. Он этого не заслужил. Моя сестра не так закончила жизнь.

Сандра невольно задумалась. Она искала убийцу Давида, мысленно повторяя, что делает это исключительно для того, чтобы восстановить истину и чтобы гибель мужа обрела хоть какой-то смысл. Чтобы справедливость восторжествовала. Но как бы она повела себя на месте Моники?

Девушка тем временем продолжала:

– Нет, моя самая безжалостная месть заключается в том, что я его вижу на этой койке. Ни суда, ни присяжных. Ни законов, ни крючкотворства. Ни психиатрического освидетельствования, ни смягчающих обстоятельств. Подлинное возмездие – знать, что он так и останется заключенным в собственном неподвижном теле. Из этой тюрьмы ему уж точно не выйти. А я смогу навещать его каждый вечер, смотреть ему в лицо и говорить себе, что правосудие свершилось. – Она повернулась к Сандре. – Кто из потерявших любимое существо по чьей-то злой воле может похвастаться таким подарком судьбы?

– Да, правда.

– Я лично делала ему массаж сердца, упиралась руками в грудь, в эту самую татуировку… Убей меня. – Моника едва преодолела отвращение. – Моя одежда пропиталась запахом его испражнений, его мочи; я испачкала пальцы в его слюне. – Она помолчала. – При моей работе насмотришься всякого. Болезнь уравнивает всех. Правда в том, что мы, врачи, никого не спасаем. Каждый спасается сам. Выбирает верный путь в жизни, лучшую стезю. Для всех наступает момент, когда тело исторгает из себя экскременты и мочу. Печально, если только в этот момент человек понимает, кто он есть.

Столь мудрые слова ошеломили Сандру. Ведь девушка – ее сверстница и такая хрупкая на вид. Она бы слушала еще и еще.

Моника посмотрела на часы:

– Извини, что заболтала тебя. Я, пожалуй, пойду, скоро моя смена.

– Было приятно с тобой познакомиться. Сегодня вечером ты меня многому научила.

Девушка улыбнулась:

– Оплеухи тоже помогают расти, как говорит мой отец.

Сандра смотрела, как она удаляется по безлюдному коридору. Снова пришла в голову одна навязчивая мысль. Сандра раз за разом пыталась ее отогнать. Она была уверена в том, что Шалбер убил ее мужа. А она с Шалбером спала. Но ей были просто необходимы эти ласки. Давид бы понял.

* * *

Она подошла к двери в реанимационную палату. Взяла из контейнера маску, надела ее. И переступила порог крохотного ада с одной-единственной проклятой душой внутри. Двигаясь к постели Джеремии Смита, считала шаги. Шесть. Нет, семь. Вгляделась пристально. Золотая рыбка на расстоянии вытянутой руки. Лежит с закрытыми глазами, в коконе холодного безразличия. Уже не в состоянии вызывать никаких чувств. Ни страха, ни сострадания.

Рядом с постелью стояло креслице. Сандра присела. Поставила локти на колени, сплела пальцы, склонилась к больному. Уметь бы читать в его сердце, понять бы, что заставило его совершить столько зла. Вообще говоря, именно в этом – ремесло пенитенциариев. Исследовать души людей, искать глубинные причины каждого поступка. Она же, фотограф-криминалист, наблюдает внешние знаки, раны, которые зло наносит миру.

Сандре пришла на память темная фотография с пленки, которую она извлекла из «лейки».

Вот мой предел, сказала она себе. Без изображения, безвозвратно утраченного, может быть из-за ошибки при съемке, она не в состоянии идти дальше по пути, указанному Давидом.

Кто знает, что там было, на этой фотографии.

Внешняя сторона вещей доставляла ей знание о мире, но также и служила преградой. Сандра поняла, как хорошо было бы хоть один разок заглянуть внутрь себя. Потом все извлечь наружу и попытаться найти путь к прощению. Возможно, исповедь принесла бы облегчение. Поэтому она вдруг заговорила с Джеремией Смитом:

– Хочу рассказать тебе историю о галстуке, зеленом, как ящерица. – Она не знала, почему начала с этого, слова вырвались сами. – Все случилось за несколько недель до того, как кто-то убил моего мужа. Давид вернулся из рабочей поездки. В тот вечер все было так, как всегда, когда мы встречались после долгой разлуки. Мы устраивали праздник для нас двоих, оставив весь мир за стенами дома, чувствуя себя так, будто мы единственные принадлежим к человеческому роду. Понимаешь ли ты, что я имею в виду, испытывал ли ты сам что-нибудь подобное? – Сандра с усмешкой покачала головой. – Разумеется, нет. Тем не менее в тот вечер, впервые с тех пор, как мы познакомились, мне пришлось притворяться в любви. Давид задал мне обычный вопрос, простая рутина: «Ну как ты, все хорошо?» Этот вопрос мы задавали друг другу тысячу раз на дню и вовсе не ждали услышать в ответ какие-то откровения. Но когда в тот раз я ответила, что все хорошо, это была не просто расхожая фраза, это была ложь… Несколько дней назад я ходила в больницу делать аборт. – Сандра с трудом сдерживала слезы. – У нас были все условия, чтобы стать фантастически прекрасными родителями: мы любили друг друга, мы друг другу доверяли. Но он был репортером, он вечно разъезжал по миру и фотографировал войны, революции и побоища. Я – эксперт-криминалист, работаю в полиции. Ты не можешь произвести на свет сына, если твоя работа заставляет тебя рисковать жизнью, как это было с Давидом. И не можешь себе это позволить, если тебе приходится ежедневно видеть то, что видела я на местах преступлений. Слишком много насилия, слишком много страха, это для ребенка нехорошо. – Сандра говорила убежденно, в словах ее не ощущалось раскаяния. – Вот мой грех. Я буду нести его в себе, пока живу. Но не могу простить себе, что не предоставила Давиду право голоса. Воспользовалась его отсутствием и все решила сама. – На губах Сандры мелькнула грустная улыбка. – Вернувшись домой после аборта, я нашла в ванной тест на беременность, который прошла накануне сама, не обращаясь к врачу. Мой ребенок – или что там из меня извлекли, не знаю, что оно представляет собой на едва ли месячном сроке, – остался в больнице. Я чувствовала, как он умирает внутри меня, а потом оставила его там. Это ужасно, ты не находишь? Так или иначе, я подумала, что это создание заслуживает хотя бы похорон. Я взяла коробку и положила туда тест, а также какие-то вещи, принадлежащие маме и папе. В том числе единственный галстук Давида. Зеленый, как ящерица. Потом из Милана поехала на машине в Телларо, городок в Лигурии, где мы проводили отпуск. И бросила все это в море. – Сандра перевела дыхание. – Я никому никогда об этом не говорила. И то, что я сейчас рассказываю тебе мою историю, ужасно нелепо. Но самое главное впереди. Ведь я была уверена, что все последствия того, что я совершила, падут на меня. Но я, о том не ведая, причинила непоправимый вред, разрушила все, что можно. Потом я это поняла, но было слишком поздно. Вместе с любовью, которую я могла бы подарить моему ребенку, я выбросила в море и любовь к Давиду. – Сандра смахнула слезу. – Тут ничем не поможешь: я целовала его, ласкала, занималась с ним любовью и ничего не чувствовала. Норка, которую ребенок начал рыть во мне, чтобы выжить, обернулась пустотой. Я снова полюбила моего мужа только после того, как он погиб.