жизни великий и славный Логодора послал жидкую мазь охрипшим горлам. Но что сказал Бардианна, когда ему напомнили об автографе? «Кто содержит регистр великих людей? Кто выбирает благородные поступки? И сколько времени смогут прожить чернила? Увы! Известность потеряла больше свитков, чем она оставила; и было больше потерянных хроник, чем погибших книг историка Ливеллы». Но что потеряно навсегда, мой господин, того теперь не увидишь. Есть больше сокровищ в утробе земли, чем на её поверхности.

– Ах! Нет другого золота, – вскричал Иуми, – кроме того, что приходит из тёмных шахт.

Баббаланья сказал:

– «Будьте свидетелями вы, боги, – кричит пылкий старый Бардианна, – что, помимо сведений о добре и зле, невообразимых теперь, в грядущем появятся и другие, более поразительные открытия, невиданные в Марди».

– Отдохни от своего постоянно превозносимого старого Бардианны, – сказал Король Медиа, – почему бы не высказать свои собственные мысли, Баббаланья? Тогда бы твоя беседа обладала большей полнотой; в то время как сейчас её основа и ткань имеют все виды: Бардианны, Аллы-Малоллы, Вавоны и всех писателей, что когда-то писали. Говори за себя, смертный!

– Разве вы способны что-то перепутать, мой господин? Поскольку я не так много цитирую Бардианну, как Бардианна цитировал меня, хотя он процветал задолго до меня, и тут нет никакого тщеславия, а только честность, так сказать. Каталог истинных мыслей не мал; они повсеместны и не принадлежат конкретному человеку; и невысказанные, или в молве, они остаются теми же самыми. Когда мы слышим их, почему они кажутся настолько естественными и получают наше прямое одобрение? Почему мы думаем, что слышали их прежде? Потому, что они не только повторяют нас самих, они были в нас прежде, чем мы родились. Самые истинные поэты – всего лишь мундштуки, и некоторые люди – дубликаты друг друга; я вижу себя в Бардианне.

– И там, во имя Оро, позволь ему покоиться, Баббаланья; Бардианна в тебе и ты в Бардианне во веки веков!

Глава XX III

Каковы были нравы таппариан

Каноэ пристали к берегу. Но мы их на некоторое время оставили. Наше посещение Джиджи и последний визит, который мы нанесли, предполагали открытие некоторых новых данных о зубных деньгах Марди.

Здесь стоит упомянуть, что повсюду по Архипелагу действовали ограничения на резцы и коренные зубы в качестве украшений для человека, за исключением всех великих вождей, храбрых воинов и людей, которых отличают редкие интеллектуальные дарования, а именно ораторов, исполнителей песен, философов и поэтов, которым было разрешено носить их как драгоценности. Хотя случалось, что среди поэтов было много тех, кто никогда не имел зубов, находя для них работу в трапезах, отчего нередко появившиеся у них зубы почти всегда оказывались разъеденными в их ртах. Следовательно, при оплате зубы поэтов уходили со скидкой.

По этим причинам в ту же пору множество смертных в разнородной толпе мардиан каким-то образом накопило зубы и охотно предъявляло свои зубные требования на индивидуальность, неуклюже нося свои сокровища в пеликаньих мешочках, наброшенных на плечи; каковые мешочки стали огромным бременем для ношения и обороны. Хотя, по правде сказать, любого из этих носителей было трудней заставить вывернуть его мешочки, чем его конечности. Было также любопытным то обстоятельство, что при малейшем случайном прикосновении к этим сумкам они, как казалось, одновременно кололи остриями своих владельцев.

Помимо этих носителей были и другие, которые обменивали свои зубы на богато украшенные калабасы, искусно вырезанные каноэ и, более всего, на дорогие одежды и тюрбаны, в который раз затмевая многих дворян благородного происхождения. Однако это не до конца отвечало тому, что они хотели увидеть, поскольку часть толпы восхищалась только тем, что они носили, а не друг другом, рассыпаясь в восхвалении неподражаемой ручной работы ремесленников Марди.

И, странно сказать, эти ремесленники сами часто становились людьми зубов и тюрбанов, соревнующихся своей славой, как лучшие среди лучших. И обстоятельство это усугублялось тем фактом, что многие из высшего класса, сосланные сюда, считались основными знатоками таппы и её покроя.

Следовательно, общее обозначение целого племени произошло от названия «таппариане», иначе говоря, народ Taппы. Тогда, много лун назад, согласно Плетёной Бороде, таппариане с некой группы островов увидели себя безнадёжно перемешанными с плебейской расой смертных, таких как ремесленники, медовары, пекари и тому подобные, и, заметив, короче говоря, что природа не наградила каждого из них их врождённым знаком отличия и, кроме того, что эти их особые предположения были осмеяны столь многими в Марди, в том числе теми же самыми таппарианами, решили отойти от толпы, создав своё сообщество, и традиционно воздавать то почтение друг другу, которое в Марди им не могло оказываться повсеместно.

Сообща они купили остров, названный Пиммини, напротив западной части лагуны, откуда они прибыли, и создали кодекс законов – удивительно произвольный, рассматривавший их самих как основателей, – торжественно дав клятву преданности Содружеству наций, таким образом созданному. Рассматриваемый раздел за разделом, этот кодекс законов казался чрезвычайно тривиальным, но, взятый воедино, представал как довольно внушительное собрание мыслей.

Этим кодексом все мельчайшие вещи в жизни были предписаны определённой моде. Платье особенно прописывалось до последней основы и ткани. Все пояса должны были быть с определённым количеством дюймов по длине и с таким же числом кисточек впереди. За нарушение этого постановления перед лицом всего Марди самый сознательный из сыновей отрёкся бы от самого любящего из отцов.

Хотя теперь, как и у всех жителей Марди, включая королей и рабов, у жителей Пиммини имелись останки их предков, они редко навещали их, поскольку у всех основателей семей не было семейных склепов. И при этом они не были очень обременены живыми связями, а у некоторых из них, казалось, их не имелось вообще. Как бедный Логан, последний из своего племени, они, казалось, монополизировали кровь своего рода, совсем не имея кузенов в качестве её совладельцев.

Так случилось, что много неосведомлённых мардиан, которые не продвинулись в исследовании физиологии, мудро решили, что у таппариан должна быть шелуха в родословной, как у гороха, вместо того, чтобы признать своё происхождение. Бесспорно и то, что у них имелся смешной способ поддержать их социальные претензии. Когда обсуждалось благородное происхождение его клана, Паиваи, один из их вожаков, пренебрёг всеми ссылками на Книгу Судного Дня и на древние роды. У него имелись более надёжные доказательства. Он отослал встревоженный мир к свидетелю, всё ещё живому и здоровому, – своему современному портному, слуге, который сделал из его таппы копию и порадовал его душу хорошим покроем.

– Ах! – вздохнул Баббаланья. – Это так подавляет одну лишь мысль о бессмертии, что, как я полагаю, эти таппариане будут впоследствии требовать нишу для каждого!

Но мы брели дальше. Наше посещение самого Пиммини лучше всего передаст пути его жителей.

Глава XX IV

Их приключения после высадки в Пиммини

Словно длинный парус, появился в поле зрения остров Пиммини, развеваясь мёртвым бумажным полотнищем в тонком, бесцветном паре.

– Мой господин, что это за земля? – сказал Баббаланья. – Никакой Йиллы здесь нет.

– Таково моё желание, Баббаланья.

Иуми заметил:

– Тайи не оставил бы остров неизведанным.

Когда мы приблизились к пляжу, туман стал ещё ближе и более призрачным. Мы многое пропустили до освежающего бальзама, который вдохнул прекрасный свежий воздух в открытую лагуну. Тонкими и болезненными оказались росшие деревья, на лугах трава была низкой и примятой.

Медиа сказал:

– Тайи, по отчётам, которые сделал Плетёная Борода, мы должны встретить много забавного на дорогах этих таппариан.

Да, – сказал Баббаланья, – их жизни – непрерывный фарс, бесплатно разыгрываемый для развлечения Марди. Мой господин, возможно, нам лучше всего будет снять наши достойные одеяния и предстать среди островитян как люди низкого звания, из-за