Час от часу не легче! Теперь бывшая жена вращается в большевистских верхах. Дальше — больше: Лида писала, что мама с Иорданским как-то были в Кремле и там говорили им о том, что хорошо бы Куприну вернуться, что есть возможность и дом в Гатчине возвратить, а уж о гонорарах и беспокоиться нечего. «А так как ты еще вдобавок знаком с Луначарским, — советовала Лида, — то тебе стоит только написать ему».

Ну что это, простодушие или провокация? В ответном письме Александр Иванович сделал вид, что недопонял, признался, что уехать из Парижа и сам не прочь, но пока в раздумьях куда: Прага? Рига? Каунас? Дочери же советовал даже не мечтать о Париже, здесь не прожить. И не удержался: «Увидишь маму — передай ей от меня и Лизы самый искренний, сердечный привет. Я ей верный друг. Да пусть написала бы два слова мне, потихоньку от своих. Я никому не покажу...» «Два слова» он получит только через год и узнает, что скоро станет дедом: Лида второй раз вышла замуж и ждет ребенка.

Куприн никогда не забывал Марию Карловну. Тэффи удивлялась, что он так любит аромат духов «La Rose Jacqueminot». Она не знала, что это были любимые духи его первой жены и напоминали о ней.

Александр Иванович тяжело и растерянно переживал наступление старости. А ведь у него была молодая жена: Елизавете Морицовне едва исполнилось сорок. Возможно, понимание, что женская любовь уходит в область воспоминаний, впервые пришло к нему два года назад, в Гельсингфорсе.

Это один из загадочных сюжетов биографии писателя. Сохранились его письма к некоей Наташе, которой он пытался признаться в любви с помощью перевода стихотворения Джозуэ Кардуччи «Вечно» о любви старика к молодой женщине:

Стихи Куприн писал Наташе от руки, а в марте 1920 года напечатал в гельсингфорсской «Новой русской жизни». К ним он питал особое пристрастие и позже, в парижском «Отечестве» (№ 3), печатал уже без указания, что это перевод. Их же вписал в дневник Лазаревскому 25 декабря 1921 года, подчеркнув первую строку и советуя обратить на нее пристальное внимание.

Позже стихи стали романсом, а потом родилась легенда, которую мы знаем от Тэффи. Надежда Александровна рассказала, что стихотворение «Вечно» «открывало тайный уголок романтической души Куприна»: «Никто не знает, что три года подряд 13 января, в канун русского Нового года, он уходил в маленькое бистро и там, сидя один за бутылкой вина, писал письмо нежное, почтительно-любезное все той же женщине, которую почти никогда не видел и которую, может быть, даже не любил. Но сам он, Александр Иванович, был выдуман Гамсуном и, подчиняясь воле своего создателя, должен был тайно и нежно и, главное, безнадежно любить и каждый раз под Новый год писать все той же женщине свое волшебное письмо» («Моя летопись»).

Кто была эта женщина? Та же неведомая Наташа? Или, может быть, наш герой решился на увлекательный эксперимент и перенес в жизнь сюжет своего «Гранатового браслета»? Может, он писал Людмиле Ивановне Любимовой, прототипу княгини Веры из рассказа? Она тоже оказалась в Париже, и они встречались. Современник оставил интересное свидетельство: «Однажды, на каком-то приеме, Александр Иванович представил меня очень представительной, красивой даме. Сам он был явно взволнован (курсив наш. — В. М.). Я потом спросил:

— Кто это?

— Это героиня моего “Гранатового браслета”.

Взволновался и я... Дама была Л. И. Любимова»[366].

Но охотно допускаем и то, что это была мистификация: пусть думают, что у Александра Ивановича роман, что он еще кружит головы. Окончательно с Женщиной Куприн простится в грустной повести «Колесо времени» (1929). В том же 1929 году случится характерный эпизод, о котором рассказала Нина Берберова, в то время молодая, привлекательная дама. Как-то она осталась с Александром Ивановичем один на один и призналась ему, что его «Яма» в юности произвела на нее ошеломляющее впечатление, открыла неизвестные сферы жизни. Тот вяло выслушал, потом достал из вазы вишню и попросил Берберову взять ее зубами за хвостик.

«Вишня повисла у меня на подбородке. Он придвинулся ко мне и осторожно взял вишню ртом, почти не коснувшись меня. Когда он выплюнул косточку, он сказал:

— Это — моя последняя стадия.

Мне стало его жалко»[367].

Итак, состарившийся «папочка» часами просиживал в бистро мадам Бюссак и грустил, что «смешон с седыми волосами». Фигурально, конечно, потому что седины у него как раз было мало, чем он гордился. К тому же Бунин позволил ему снова почувствовать себя молодым: собрался венчаться с Верой Николаевной и пригласил его быть шафером. Летом 1922 года Иван Алексеевич наконец получил развод из Одессы от Анны Цакни, на которой женился еще в пору их угарных бунинско-федоровско-купринских люстдорфских дней. Бунин конфузился, понимая, как все это выглядит со стороны, даже от певчих отказался: «И так стыдно».

Вера Николаевна, впервые в 41 год выходившая замуж, записала в дневнике:

«Сегодня мы венчались. Полутемный пустой храм[67*]... весь чин венчания, красота слов, наконец, пение шаферов (певчих не было) вместе со священником и псаломщиком я чувствовала, что совершается таинство

По окончании венчания все были взволнованы и растроганы. Милый “папочка” так был рад, что я его еще больше полюбила.

Из церкви поехали домой. Меню: семга, селедка, ревельские кильки, домашняя водка, жареные почки и курица с картофелем, 2 бутылки вина, мандарины, чай с грушевым вареньем, которое превратилось почти в карамель. Ал Ив ласково упрекал Яна, что он мало приготовил водки».

От Буниных, с рю Жак Оффенбах, где когда-то жили, Куприны возвращались к себе, но уже не на рю Ранеляг. К этому времени они сняли по соседству, на бульваре Монморанси, 1-бис, квартиру в «подвале», на первом этаже. Пусть это было непрестижно, зато окна выходили в крошечный палисадник, где Александр Иванович мог сажать цветы. И главное — рядом проходила окружная железная дорога с привычным и необходимым ему грохотом поездов.