Джек отпустил его, все видели рану от укуса, ее внимательно изучили члены обеих команд, и соперника Джека немедленно дисквалифицировали за неспортивное поведение. А дисквалификация противника приносила команде столько же очков, сколько чистая победа, когда борца уложили на лопатки.

– Мне жаль, прости меня, пожалуйста, – сказал Джек сопернику-кусаке. – Мне приходилось бывать на твоем месте.

Мальчик из Бата знал, что унижен, и ничто не могло его утешить.

Лумис укоризненно покачал головой.

– В чем дело? – спросил его Джек.

– Он же тебя укусил! Так что ты никак не можешь утверждать, что был на его месте!

Итак, как видим, в Реддинге было много правил, и все их нужно было выучить. Джеку это пришлось весьма по душе.

Соломенная вдова мистера Адкинса (ее муж все время пропадал, разъезжая по Америке в поисках денег для школы) преподавала английский и отбирала актеров для еженедельного школьного «вечера драмы». Ей было за пятьдесят, и пребывала она в постоянной депрессии – выжатая как лимон блондинка, несчастная, бледная (кожа уже не с золотистым отливом, а просто серая), выражение лица почти каменное, отрешенное. Одежду она носила на размер больше, чем нужно, словно страдала от какой-то болезни, из-за которой делалась меньше ростом день ото дня.

Видимо, дар выбора актеров пробуждался в ней нерегулярно – по сей причине она неожиданно появлялась в школе посреди уроков, никого не предупредив. Она входила, не постучавшись, и прогуливалась между рядами, а урок шел своим чередом.

– Считайте, что меня нет, – говорила она пятиклассникам; видимо, старшие уже знали, что на нее не следует обращать внимания. А потом ты находил в своем почтовом ящике записочку: «Зайди ко мне. Миссис А.».

В пятом и шестом классе Джек почти неизменно играл женщин. Разумеется, он был не просто первым, а первейшим красавцем в школе – плюс миссис Адкинс, несомненно, прочла восхищенные отзывы мисс Вурц и мистера Рэмзи о способностях Джека исполнять женские роли.

В седьмом и восьмом классе Джеку все чаще стали доставаться мужские роли, а миссис Адкинс даже не посылала ему записочки, а просто прикасалась на уроке к плечу. Джек знал, что это вызов в ее кабинет.

Разумеется, он в результате стал ее любовником – правда, только в восьмом классе, когда ему исполнилось тринадцать и когда одиночество в среде одноклассников одного с ним пола стало настолько невыносимо, что он с ностальгией вспоминал времена, когда его насиловали женщины постарше. К тому времени он получил от миссис Адкинс целый ворох лучших ролей с лучшими монологами и достаточно вырос, чтобы оценить сексуальную привлекательность вечной грусти жены директора.

– Штрафных очков за это тебе не начислят, – сказала она Джеку после первого раза. Но он уже понял, что после Реддинга его будут судить по особой шкале, так что сам записал себе за секс с миссис Адкинс один балл в графу «штрафы».

Город Реддинг стоял на реке Незинскот, такой мелкой, что утонуть в ней стоило бы великих, непомерных усилий даже трудягам из Реддинга. И тем не менее несколько лет спустя после того, как Джек покинул школу, миссис Адкинс таки утопилась в Незинскоте. Наверное, это случилось весной – ну, точнее, в то время года, которое в Мэне сходит за весну.

В миссис Адкинс было что-то от хрупкой красоты мисс Вурц, да и в роли режиссера она вела себя похожим образом, драматизируя все, что случалось вокруг нее. В Реддинге не ставили ни пьес, ни адаптации романов целиком – серьезные репетиции отвлекли бы учеников от их основной работы, воспитания характера. Но, словно отражая общую философию школы, миссис Адкинс делала все, чтобы все ее ученики стали немного актерами.

Репетиции всегда шли в костюмах, миссис Адкинс сама следила за гримом. Костюмы женщин, как постепенно стало ясно Джеку, все ранее принадлежали самой миссис Адкинс, за исключением небольшого числа даров от учительских жен (страдавших дикой безвкусицей). В Реддинге, конечно, преподавали в основном мужчины; кроме миссис Адкинс, имелась лишь еще одна женщина-педагог.

На «вечерах драмы» или читали монологи, или играли скетчи (короткие эпизоды из пьес или рассказов); иногда еще декламировали стихи (обычно в виде попурри из нескольких стихотворений) и отрывки из речей известных политиков (но только такие, которые было непросто запомнить).

В пятом классе Джеку досталось читать стихотворение Анны Брэдстрит «Моему дорогому и любимому мужу». Одетый в чопорное, но уже выцветшее платье миссис Адкинс, Джек в красках поведал залу о трудностях жизни первых колонистов и долге пуританской жены-домохозяйки – то есть обо всем, через что пришлось стоически пройти самой Анне Брэдстрит.

Он блестяще сыграл прекрасную тень гильотинированной юной девушки из готического рассказа Вашингтона Ирвинга «Приключения немецкого студента». Его черное платье некогда служило миссис Адкинс ночной рубашкой – наверное, в те времена, когда мистер Адкинс не так часто отлучался.

Он играл и отравленную Беатриче в «Дочери Рапачини» Натаниела Готорна; девушка умирает в саду, поэтому Джека обрядили в нечто весьма летнее (в этом платье миссис Адкинс присутствовала на свадьбе своей давнишней подруги). В шестом классе он играл в сцене из «Много шума из ничего», пел песенку Бальтазара «К чему вздыхать, красотки, вам?». Миссис Адкинс обожала Шекспира и одела Джека в свою старую юбку со складками, чтобы он спел со сцены «Под свежею листвою» (из «Как вам это понравится»), а потом сказала ему:

– Джек, ты так шикарно выглядишь в этой юбке! Мне захотелось снова ее надеть.

Но в первое свое выступление на «вечере драмы» Джек все-таки удивился, что миссис Адкинс одела его в свою старую одежду (черные шелковые брюки и белую блузку с длинными рукавами и кружевным воротником). Джек читал «Где ты, милая, блуждаешь?» из «Двенадцатой ночи»; миссис Адкинс корила его потом, что он обратил последнюю строку – «Юность – рвущийся товар» – к ней лично, а не к залу.

В самом деле, товар это и правда рвущийся, и миссис Адкинс хорошо это знала и заставила Джека потом пропеть «Ах, возьми и губы те» из «Мера за меру» (голос у Джека еще не полностью сломался, но уже начал).

К седьмому классу у Джека наросло столько мускулов, что платья миссис Адкинс перестали ему идти. И все равно лучшего исполнителя ролей девочек в Реддинге не нашлось. Лобковые волосы появились у него рано, а вот борода начала расти позднее, да и не слишком обильно (у Джека она никогда так и не стала густой). Он сильно скучал по Эмме и, верный рыцарь, всегда думал о ней, мастурбируя. Он так и не привык мыться в одном душе с мальчиками, ему не нравилось смотреть на пенисы соучеников. Он пожаловался на это миссис Адкинс, та посоветовала ему, моясь в душе, читать наизусть стихи, чтобы отвлечься.

В те многочисленные выходные, когда мистера Адкинса носило где-то по просторам Америки, Джек приходил к миссис Адкинс домой, и она одевала его в свою одежду – ту, которую еще не решилась подарить театру. Среди ее платьев имелась рубашка цвета слоновой кости со вшитым «пышным» лифчиком, кружевные блузки, велюровые кардиганы, шелковые юбки, свитера с атласной подкладкой и так далее. Миссис Адкинс была небольшая женщина с большими ногами, так что ее обувь – тапочки с нашитыми нефритовыми бисеринами – оказалась Джеку впору.