собственных нервах. Этому ничего, кроме камешка, не надо. И замечу: дела они проворачивали миллионные. Горели другой раз страшно, но риск ихний всегда хорошо оплачивался.

— Этот, наверное, как раз такой и есть, — раздумывая, сказал Бабакин и, точно встряхнувшись, вышел из раздумья. — Спасибо, Еремеич, за урок. Теперь я, пожалуй, с этим типом поговорю. А то ведь я, дурак, подумал: зачем человеку камешки, когда у него есть доллары? — Бабакин озадаченно покачал головой. — Скажи, пожалуйста, ценная наука!

На лице у старика проступили тревога и злость. Тревога, что Бабакин перехватит у него клиента, а злость, по-видимому, на себя за то, что он неизвестно зачем вправил мозги этому безмоторному кустарю-одиночке. Он явно не знал, что ему делать для устранения конкурента.

— А ты доллар-то в руках когда-нибудь держал? — вдруг будто обеспокоенно спросил он.

— Не доводилось.

— Тогда смотри в оба: в два счета фальшивку тебе сунут.

— А как проверить? — деловито спросил Бабакин.

— Как, как… — на этот раз Еремеич от поучений удержался.

— А ты фальшивку увидишь? — спросил Бабакин.

— За два аршина одним глазом.

Бабакин сунул руку за пазуху и вытащил зеленый долларовый банкнот.

— Какой он? Верный или как? — спросил Бабакин, держа банкнот на расстоянии.

— Покажи ближе, — осевшим голосом попросил Еремеич.

Бабакин покружился и дал ему бумажку. Надо было видеть, как Еремеич взял ее и как он ее держал — уважительно, осторожно, даже нежно, как он любовно со всех сторон ее осматривал и долго не хотел вернуть Бабакину.

— Гарантия — полновесный, — сказал он наконец, с уважением смотря на Бабакина. — А ты, я вижу, не так прост, как кажешься.

— Ты об этом? — Бабакин показал на американский банкнот и тут же сунул его за пазуху. — Чисто для коллекции сделал пару бумажек. Был у меня один камешек, шало в руки попался, и ходу я ему не видел. Вот и загнал его. Так тот тип все не верил, что у меня только один этот камешек. «Ну и дельцы, — говорит, — в ваших краях! Вам бы, — говорит, — только курами торговать».

— А их у него много? — осторожно спросил Еремеич, касаясь пальцем груди Бабакина, где была спрятана долларовая бумажка.

— Вот из такой пачки вынул, — Бабакин показал руками пачку размером в кирпич и индифферентно сказал: — А может, мне поискать ему этих камешков? Мне ведь, дураку, не раз их предлагали, а я не брал. Зачем, думаю, мне такой неходовой товар?

— Ты погоди-ка, — вдруг заговорщицки сказал Еремеич. — Для начала хочешь от меня на этом куш иметь?

— Как это? — недоверчиво заинтересовался Бабакин.

— А так. Сведи меня с этим человеком, и от моего оборота получишь комиссионные.

— Ты же обманешь, Еремеич, оборот покажешь один, а в самом деле провернешь другой.

— Зря говоришь, — обиделся Еремеич. — Между собой люди дела рук не марают. Никогда. Мы же не большевики — сгори они в аду! Закон: ты помоги мне, а я тебе.

Бабакин еще минут десять не сдавался. Еремеич наседал и распалялся все больше. Наконец Бабакин капитулировал, и трагическая для Еремеича встреча с Кравцовым состоялась…

До весны кравцовская группа «Алмаз» с негласной помощью Бабакина провела еще несколько подобных операций. В дальнейшем с каждой операции Кравцов организовывал «отходы» для Савушкина, который продолжал свои коммерческие дела с инженером Хорманом.

Однажды Кравцов пришел к Клейнеру и сказал:

— По-моему, мы выкачали все, что было в этом городе. Прошу вас подумать о моей дальнейшей работе.

— Без работы вы не останетесь, — ответил Клейнер. — А пока, господин Коноплев, я имею честь сообщить вам, что за заслуги в организации помощи армии вы награждены орденом…

Глава 31

Подготовка и тотальный заброс агентуры начались еще в конце зимы. Советских военнопленных доставляли в «Сатурн» из нескольких лагерей, даже из тех, которые находились в Польше и Германии. Специальные сотрудники абвера, разосланные по лагерям, вели там предварительный отбор. К концу марта Андросов один уже не справлялся с проверкой и обработкой поступавших в «Сатурн» пленных. В помощь ему был направлен Рудин.

С утра до позднего вечера Рудин беседовал с пленными. За день перед ним проходила вереница людей, и у каждого за душой была какая-нибудь подлость. По этому признаку их и подобрали в лагерях. Но меченные одним клеймом, эти люди были все-таки очень разными. Таких, которые свою подлость убежденно считали доблестью, было немного. Большинство, беседуя с Рудиным, старались приуменьшить значение своего подлого поступка. И тогда между Рудиным и его собеседником возникала своеобразная игра. Пленный скромничал, говорил, что он только формально числился доносчиком, но ничего особо полезного для Германии сделать, мол, не успел. А Рудин эту его скромность подвергал всяческим искушениям и по степени податливости пленного на искушения определял глубину падения человека и его опасность как будущего агента. Но и эти «скромники» были далеко не на один манер. Один становился скромным, лишь когда узнавал, что за работа ему предстоит, и категорически заявлял, что все написанное в характеристике — чистая брехня. Рудин видел: перед ним подлец, да еще и трусливый. Другой, добровольно дав согласие стать агентом, которого пошлют в советский тыл, скромничал только для того, чтобы ему дали задание полегче, так как на серьезное дело у него, видите ли, нет способностей… Были и такие, которые ради хорошего заработка готовы были на все. Самой редкой разновидностью были убежденные идейные враги советской власти, искренне желавшие выслужиться перед ее врагами… Словом, что ни человек, то новая загадка для Рудина. И загадка нелегкая, если учесть, что от его решения зависело, очутится ли тот или иной человек на советской территории в качестве агента гитлеровской разведки. Он старался, конечно, отправить в