Развитие политических событий требовало от Геббельса новых и новых лозунгов. Если у него возникала идея кампании под определенным девизом, плаката или кинофильма, он обдумывал ее в течение нескольких дней. Время от времени он вскользь говорил о ней в присутствии помощников – он не столько хотел узнать их мнение, сколько воспользоваться возможностью и проверить, как она будет звучать. Затем он неожиданно в кругу самых близких сотрудников излагал свой замысел в крайне сжатой форме. «Что бы вы сказали, если бы…» – начинал он и, объясняя суть идеи, быстро бегал глазами по лицам присутствовавших, пытаясь почувствовать их отношение. На следующее утро новый замысел представлялся на совещании. Теперь он уже обрел форму и выглядит продуманным до мельчайших деталей. Стенографист Геббельса, которому иногда доводилось быть свидетелем того, как зарождается и вынашивается идея, не уставал удивляться, что Геббельс излагал любую свою мысль одними и теми же словами, на самом примитивном уровне. «Он не краснея пользуется штампами налево и направо», – сказал однажды стенографист.

Затем Геббельс тщательно отделывает свою мысль и диктует чеканные «Директивы к исполнению» своим сотрудникам. В окончательном варианте нет ни одной характерной, присущей ему черты. Он не следит за выполнением своих приказов. Он дал идею людям – больше она его не интересует. Теперь он может сразу же взяться за новый проект.

Поздней осенью 1942 года с русского фронта вернулся Ганс Фрицше. Вернее было бы сказать, что возвратиться ему приказал Геббельс, который в нем крайне нуждался. Однако Фрицше не горел желанием занять свою прежнюю должность. Теперь, когда он побывал на фронте, его больше, чем когда-либо, раздражал тон и содержание немецкой прессы. Он прямо сказал Геббельсу: «Если бы вы знали, господин министр, как отвратительно обстоят наши дела на фронте».

Геббельс предложил Фрицше руководить всегерманским радиовещанием, но тот возразил: «Я не могу убеждать слушателей в том, во что не верю сам. А я далеко не уверен, что мы победим». Геббельс молча выслушал его, а затем все же настоял на своем предложении. В дальнейшем ходе беседы они изобрели название для направления своей деятельности: «пессимистическая пропаганда». Геббельс также называл свою новую пропагандистскую тактику «Сила через страх», перефразировав девиз «Сила через радость». Однако он старательно избегал употребления подобных откровенных терминов за пределами своего ближайшего окружения. Фактически, новое направление было напрямую заимствовано у Черчилля, который вел пропаганду под лозунгом «Кровь, пот и слезы».

Судя по свидетельству Фрицше, на Геббельса произвело впечатление то, как Черчилль совершенствовал свои методы. Однако на совещаниях он продолжал ядовито высмеивать британского премьер-министра, посмевшего тягаться с ним.

Геббельс пришел к выводу, что в тот период было нельзя твердить людям, что дела идут хорошо. В своей новогодней речи он привел слова Фридриха Великого, который внушал своим солдатам: «В трудные времена у нас должны быть железные желудки и стальные сердца, которым чужда всякая чувствительность».

И все же катастрофа только приближалась. В тот новогодний день русские сообщили, что их войска перешли в наступление на Сталинград с юга и в результате им удалось отбить промышленный район осажденного города – того самого, который, по предыдущим высказываниям Гитлера, был завоеван «на вечные времена». В сводках германской армии весьма туманно упоминались безуспешные атаки русских, отраженные доблестными солдатами вермахта. Но затем, 16 января 1943 года, русские перешли в грандиозное контрнаступление и прорвали немецкий фронт, уничтожили и рассеяли одни дивизии и окружили другие, зажали их в железном кольце, лишив всякой надежды на спасение. Верховное командование германской армии пыталось скрыть поражение и какое-то время после разгрома сообщало только об «оборонительных боях» в районе Сталинграда.

Геббельс прекрасно понимал, что поражение под Сталинградом предопределило однозначный исход войны. Оправиться после такого удара было уже невозможно. Требовалось собрать воедино все силы, как сделали англичане после поражения под Дюнкерком, мобилизовать все людские и материальные ресурсы страны на войну. Это было начало тотальной войны.

Totaler Krieg – этот термин придумал не Геббельс, а генерал Людендорф. Ближе к концу Первой мировой войны Людендорф предпринял безуспешную попытку подчинить всю экономику Германии военным целям[95]. Геббельс, с присущей ему осторожностью, произнес слова «тотальная война» еще на Рождество 1939 года, но тогда они прозвучали в его устах всего лишь как громкая фраза. Теперь он считал, что вся германская нация должна сплотиться в единое целое, чтобы не потерять все. С середины января 1943 года Геббельс уже не говорил ни о чем, кроме тотальной войны. Идея полностью завладела его сознанием.

Геббельс поспешил к Гитлеру, и тот с жаром поддержал его предложение. Однако, к большому разочарованию Геббельса, для разработки генерального плана действий он назначил комитет, куда вошли фельдмаршал Кейтель, Борман и глава канцелярии Ганс Ламмерс. Геббельс получил в комитете всего лишь право совещательного голоса. Кейтель настаивал на том, чтобы принимаемые меры не были слишком жесткими, иначе и без того ослабленный моральный дух немецкого народа окончательно придет в упадок.

И это говорили ему, Геббельсу! Что было известно Кейтелю и Ламмерсу о настроениях в народе? Разве могли они знать, как следует поддерживать и укреплять моральный дух людей, как вести их к победе? Кем возомнили себя эти господа? Неужели, по их мнению, будет правильным держать немцев в неведении и скрывать, к каким ужасающим последствиям приведет поражение под Сталинградом? Да и как можно удержать в тайне разгром целых армий, стоивший жизни тремстам тысячам солдат? Триста тысяч погибших – это траурные церемонии в каждом городе, в каждой деревне, и здесь бессильна самая жестокая цензура.

Такие или подобные мысли роились в голове у Геббельса, и он взволнованно делился ими с ближайшими сотрудниками во время совместных завтраков и обедов и на совещаниях. И вдруг его осенило.

На самом деле все было довольно просто. История учила, что после поражения народ не обязательно должен пасть духом, и Геббельс неустанно повторял это своим пропагандистам. Несмотря на проигранную битву при Каннах, римлянам удалось разбить Ганнибала. «И когда по улицам Рима пронесся крик ужаса «Ганнибал у ворот!», римские сенаторы покрыли головы своими тогами в знак отчаяния, но их боевой дух оставался неколебим, они не запросили пощады, и Рим был спасен. А по земле, где некогда стоял гордый Карфаген, прошелся крестьянский плуг»[96]. Поражения, подчеркивал Геббельс, только тогда лишают народ сил и воли, когда о них становится известно вопреки стараниям правителей скрыть их. Тогда первое потрясение от ужасной новости усиливается еще и страшным открытием: народу не желают говорить правду. Исходя из этой предпосылки, Геббельс доказывал, что никакие события не следует ни приукрашивать, ни скрывать, люди должны знать истинное положение дел, каким бы плохим оно ни было. Сталинград должен стать для немцев их Каннами.