— Без Божественной благодати я ничего не могла бы сделать.

Судьи видели, что у попа была какая-то задняя мысль, и они с кровожадным любопытством следили за этой игрой. Бедная Жанна была задумчива и рассеяна; вероятно, она утомилась. Ее жизнь висела на волоске, а она и не замечала этого. Минута была вполне благоприятная, и Бопэр потихоньку, крадучись подставил свою ловушку:

— Пребываешь ли ты в состоянии благодати?

О, среди судей были все-таки два или три честных человека; один из них был Жан Лефевр. Он вскочил с кресла и воскликнул:

— Это — страшный вопрос! Подсудимая не обязана отвечать!

Лицо Кошона почернело от злости, когда он увидел эту спасительную доску, брошенную утопавшей девочке, и он зарычал:

— Молчать! Садитесь на место! Подсудимая должна ответить на вопрос!

Не было надежды на спасение, не было выбора… Ибо каков бы ни был ее ответ — да или нет, — он ее погубил бы: ведь Священное Писание говорит, что человек не может знать этого. Подумайте, какое нужно иметь черствое сердце, чтобы, расставив эту роковую западню, гордиться своей работой и ликовать. Минута ожидания была для меня мучительна; казалось, прошел целый год. Все собрание заметно волновалось, и по преимуществу то было радостное волнение. Жанна обвела невинным, непотревоженным взором все эти жадные лица и затем скромно, смиренно изрекла тот бессмертный ответ, который смахнул ужасную сеть, словно легкую паутину:

— Если я не пребываю в состоянии благодати, то молю Господа сподобить меня; если же я пребываю, то молю Господа не отнимать ее у меня.

О, какое впечатление произвели ее слова! Вы никогда не увидите ничего подобного; не увидите за всю вашу жизнь. Сперва воцарилась гробовая тишина; люди изумленно переглядывались, а иные, устрашившись, осеняли себя крестным знамением. Я слышал, как Лефевр пробормотал:

— Придумать такой ответ не под силу человеческой мудрости. Откуда же снизошло столь дивное вдохновение на этого ребенка?

Вот Бопэр снова взялся за свою работу; но он, видимо, был удручен позором своей неудачи: неохотно и вяло исполнял он свое дело, которому уже не мог отдаться всем сердцем.

Он задал Жанне чуть не тысячу вопросов о ее детстве, о дубовом лесе, о феях, о детских играх и забавах под сенью нашего милого Arbre Fèe de Bourlemont. Проснулись потревоженные тени далекого прошлого, и голос Жанны оборвался; она немного всплакнула. Но по мере сил она сдерживала себя и на все отвечала.

В заключение священник снова коснулся вопроса о ее одежде. То был вопрос, который надо было все время держать на виду в погоне за жизнью этого невинного существа — надо было, чтоб он все время висел над ней, как угроза, в которой скрыта погибель.

— Хотела бы ты носить женское платье?

— О, еще бы! По выходе из тюрьмы, но не здесь.

После того суд собрался в понедельник 25-го. Поверите ли? — епископ, нарушая условие, в силу которого допрос должен был касаться только того, о чем упомянуто в procès verbal, опять потребовал от Жанны безусловной присяги. Она возразила:

— Пора бы вам удовлетвориться. Довольно я присягала.

Она твердо стояла на своем, и Кошону пришлось уступить.

Возобновился допрос о Голосах Жанны.

— Ты заявила, что в третий раз, как ты услышала их, ты узнала, что это Голоса ангелов. Каких же именно?

— Святой Екатерины и святой Маргариты.

— Откуда ты знаешь, что с тобой говорили именно эти две святые? Как могла ты отличить одну от другой?

— Я знаю, что это были они; и я знаю, как различить их.

— Каков же признак?

— Они по-разному приветствовали меня. Последние семь лет они руководили мной, я знала, кто они, потому что они мне сказали.

— Кому принадлежал Голос, услышанный тобою впервые, — когда тебе было тринадцать лет?

— То был голос святого Михаила. Я видела его воочию; и он был не один, но сонм ангелов сопровождал его.

— Видела ли ты архангела и сопровождавших его ангелов во плоти или же — духовно?

— Я видела их своими телесными очами, как теперь вижу вас. И когда они ушли, я заплакала, оттого что они меня не взяли с собой.

Мне вспомнилась та грозная, ослепительная белая тень, которая однажды спустилась к Жанне у подножья Arbre Fèe de Bourlemont, и я снова затрепетал, хотя это было очень давно. В действительности это произошло не так уж давно, но казалось — много лет тому назад, потому что с тех пор случилось столько событий…

— В каком образе являлся святой Михаил?

— Мне не разрешено говорить это.

— Что сказал тебе архангел, когда явился в первый раз?

— Сегодня не могу ответить вам.

Вероятно, она давала этим понять, что сначала ей надо получить разрешение Голосов.

Вскоре после того, как ей задали несколько вопросов относительно Откровений, переданных через нее королю, она указала на бесполезность всех этих расспросов:

— Повторяю то, что я неоднократно уже говорила во время предыдущих заседаний: я уже ответила на все эти вопросы перед судом в Пуатье; не лучше ли было бы вам заглянуть в отчет этого суда и прочесть там все нужное. Прошу вас, достаньте эту книгу.

Ответа не было. То был вопрос, который надо было всячески обходить и замалчивать. Книгу эту предусмотрительно запрятали подальше, потому что там заключались такие вещи, которые здесь были бы крайне нежелательны. Между прочим, там значилось определение суда, гласившее, что Жанну надлежит признать посланницей Бога, тогда как целью теперешнего, низшего, суда было именно доказать, что она послана дьяволом. Было там и разрешение Жанне носить мужское платье, а этот суд старался воспользоваться ношением мужского платья как тяжким обвинением против нее.

— Что побудило тебя отправиться во Францию? По своей ли воле ты пошла?

— Да, по своей воле и по приказанию Всевышнего. Когда б не воля Господа, я не пошла бы. Скорей я согласилась бы, чтобы лошади разорвали мое тело на части, но не пошла бы вопреки Его воле.

Бопэр опять перевел разговор на мужское платье и повел торжественную речь на эту тему. Терпение Жанны было подвергнуто искусу; наконец она прервала его, сказав:

— Ведь это пустяк, не стоящий внимания. И надела я мужское платье не по совету людскому, а по повелению Господа.

— Роберт де Бодрикур не предписал тебе носить его?

— Нет.

— Как ты думаешь, хорошо ли ты поступала, нося мужскую одежду?

— Я всегда поступала хорошо, когда повиновалась приказаниям Господа.

— Ну, а в этом, частном случае, считаешь ли ты, что поступала хорошо, надевая мужскую одежду?