Со временем мы смогли освоить, что такое треугольник, но до победы было еще очень далеко. Тяга к знаниям, несмотря на все недостатки моей подопечной, приносила свои плоды: мы научились делить «по-русски», как она это с гордостью называла, – на Западе процедура деления выполняется иначе, чем у нас.

– Аманда, дорогая, пора вставать, – тихо нараспев начала я, едва приоткрыв как-то утром дверь ее камеры. И тут же быстро прикрыла, чтобы отразить летящий в меня маленький кроссовок Аманды.

Когда орудие сопротивления, не попав в цель, ударилось и бессильно упало на пол камеры, я снова аккуратно заглянула и настойчиво продолжила:

– Аманда, время собираться на работу. Я принесла тебе завтрак, – и аккуратно, чтобы не переступить порог камеры, вытянувшись внутрь, поставила тяжелый пластиковый красно-коричневый поднос с овсяной кашей, двумя кусочками хлеба и соевой микрокотлетой на уголок прислоненной к стене синей пластиковой койки. Я знала, что запах еды станет намного лучшим стимулом к пробуждению, чем «предвкушение» тяжелого рабочего дня в прачечной, где предстоит от рассвета до заката стирать грязное мужское нижнее белье, простыни и одеяла.

Работа в прачечной считалась элитной, так как там можно было заработать целых 28 баксов в месяц за шесть, а иногда и все семь рабочих дней в неделю. В дополнение к шикарному заработку прачки получали смену обстановки и вдобавок поездку с надзирателем на лифте, так как комната стирки, сушки и глажки располагалась на третьем этаже. Также они получали одно дополнительное свидание в месяц вживую, без стекла, с самыми близкими родственниками. Обнять детей девушкам все равно не разрешали – сидеть полагалось строго друг напротив друга, но зато без разделяющего стекла и телефонных трубок. Работать в прачечной было привилегией, мне, правда, все равно недоступной. Администрация тюрьмы сразу заявила, что все мои потуги получить работу такого рода обречены на провал – выпускать меня из отделения, чтобы я могла пройти четыре шага до лифта и четыре до прачечной комнаты, было страшным риском – я ведь в любой момент могла, будто Дэвид Копперфильд, раствориться в тумане и пройти сквозь тюремные стены.

Аманда долго добивалась разрешения на эту работу и, наконец, получила. Теперь ежедневно ей предстояло вставать на рассвете и ожидать охранника, который конвоирует ее и остальных «счастливиц» в маленькую душную комнату с огромными промышленными стиральными машинами, стопками одеял и неизменным смрадом грязного и потного мужского белья. С пробуждением у Аманды были проблемы – как и моя сестра, она была прирожденной совой, а значит, утро для нее было самым сложным временем суток. Поэтому она упросила меня помогать ей проснуться, но сразу предупредила, что может вести себя с попытавшимся нарушить ее сон человеком весьма агрессивно. Что и происходило каждое утро, когда в меня летели разные предметы ее тюремного гардероба, которые оказывались у нее под рукой.

Особенно тяжело Аманде давались задачи. Так, однажды мы изучали ценообразование – как найти цену за единицу товара, когда дано число единиц и их общая стоимость. Никакие мои объяснения на яблоках и карандашах не работали, пока однажды, почти отчаявшись, я не вспомнила о важной составляющей процесса обучения – говорить с учеником нужно на его языке:

– Аманда, давай так. Забудь про яблоки и карандаши. Скажем, у меня есть 500 долларов, сколько наркотиков я могу купить?

– А! Ты про это, – оживилась девушка, – это ж проще простого.

И ребенок на моих глазах высчитал, сколько «кирпичей» – так в американском уличном сленге обозначают килограмм наркоты – получит счастливчик с полусотней «зелени».

Я тяжело вздохнула – вот на таких примерах нам приходится осваивать счет! Но что поделать.

Впрочем, не только я учила Аманду, ей тоже хотелось что-то дать мне взамен. Так, однажды она с гордостью заявила:

– Бутина, хочешь узнать, как мы, проститутки, отличаем агентов ФБР, прикидывающихся клиентами, а?

– Как? – удивилась я.

– Ха! Очень просто! Вот смотри, – Аманда резко встала из-за стола с книжками и протянула мне руку для рукопожатия. – Вот и все, – хитро улыбалась она.

– Что «все»? – уставилась я на Аманду.

– Клиенты не жмут руки девочкам, – рассмеялась она.

Еще Аманда показала мне, как «цепляют» клиентов в клубах.

– Для этого, – сказала она, гордо задрав носик, – нужно взять в руку бокал с чем-нибудь покрепче, виски, например, и вот так, – показала она, слегка пританцовывая и плавно покачивая черными кудряшками из стороны в сторону, – танцевать пару минут, стреляя глазками.

Мне было бы даже весело, если бы, как говорится, не было так грустно, что этот мир настолько сурово обошелся с талантливой девушкой, совсем ребенком. У нее не было даже шанса на новую жизнь… Хотя надежда у меня все-таки есть до сих пор. Аманде дали три с половиной года федеральной тюрьмы, и перед тем, как ее этапировали в место отбытия наказания, она пообещала, что продолжит заниматься математикой и попробует поступить в вуз – ей очень хотелось стать учительницей, как я. Кстати, экзамен она все-таки сдала, став моей седьмой студенткой в тюрьме, прошедшей этот тест.

Тина и бег

Кроме вынужденных занятий с Амандой, на которые надзиратели закрывали глаза, проникнувшись симпатией к этому богоугодному жесту доброй воли, я честно соблюдала условия тюремного обета молчания. Максимум, что от меня слышали женщины, было «С добрым утром» и «Приятного аппетита».

Дважды в неделю нашему отделению полагалось часовое посещение обычного, похожего на школьный, пустого спортивного зала. В помещении имелось одно баскетбольное кольцо и много пыли. Иногда по милости надзирателя можно было получить пару спущенных мячей. Время для спортивных занятий было выделено поздно вечером, перед самым отбоем, или ранним утром. Это были мои любимые дни. До ареста я уже пять лет как занималась бегом, так что и спортивный зал я приспособила под место для пробежек, просто нарезая круги в отведенный час времени, стараясь побить свой собственный рекорд. Сперва в час удавалось уместить только 80 кругов, а потом это число выросло до 135. Однажды я успела пробежать даже 154 круга до того, как надзиратель забрал меня обратно в отделение. Я не оговорилась – идти в спортзал, как правило, желающая была только я одна, что меня совершенно устраивало. В тишине зала можно было наслаждаться свободой и погружаться в недра сознания, чему хорошо способствуют монотонные пробежки.

Но однажды в мой мир вторглась еще одна заключенная из нашего отделения. Ее называли Тина – никто не знал ее настоящего имени, впрочем, так в тюрьме бывает часто. Крупная чернокожая молодая женщина с тяжелым лицом, глазами навыкате и массивным подбородком,