— Чей ребенок? Убитой?

— Нет, миссис Лихтенвальнер. Про эту часть истории я никого особенно не расспрашивал. Знаю только это — либо она была в интересном положении, либо младенец умер вскоре после этой истории. По-моему, она даже какое-то время провела в психушке, а потом моя мать вытащила ее оттуда и предложила работу.

— О Господи.

— Что такое? — вскинулся Пол.

— Не знаю, не мое это дело, но, учитывая все эти беды, мне кажется, ты слишком вольно с ней разговариваешь.

— Это психология, Сидни. Предоставь таких людей, как миссис Лихтенвальнер, самим себе, и ты рискуешь нажить сильную головную боль. Как только услышу эту бодягу про церковь, сразу выдаю ей по первое число, как только закон дозволяет.

— И ты всегда так с ней разговаривал?

— Начиная с Йеля. Она тогда глаз на меня положила, ну я, естественно, дал ей от ворот поворот, послал куда подальше, но потом узнал, как все было, и пошли такие разговоры. Это вроде как лечение. Знаешь, если привыкаешь к какому-то лекарству, оно перестает на тебя действовать. Маленькая доза может и убить, а большая — как рюмка бенедиктина.

— Как же, как же, знаю, — поддакнул Сидни.

— Она мне всегда нравилась, и я ей тоже. Между нами, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, она позволяла мне забавляться своими грудями.

— Да ну?!

— Точно, и не делай таких удивленных глаз. Ты что же, хочешь сказать, что дома никогда не баловался со служанками?

— Нет… У себя нет. Был, правда, у меня приятель, мы у него дома с экономкой боролись, ну и, кажется, у меня тогда был оргазм.

— Какая разница? — пожал плечами Пол. — Только с миссис Лихтенвальнер я не боролся.

— А больше вы ничем не занимались?

— Нет. Достаточно и того, что было.

— И чем же все кончилось? То есть я хочу сказать, что, если бы ей захотелось, наверняка до конца довела.

— А как у тебя с экономкой кончилось? Ты либо испугался, либо противно стало. У меня ни то ни другое, я просто влюбился в девочку своего возраста. Такая невинная отроческая любовь. К тому же я вскоре уехал в пансионат.

— А миссис Лихтенвальнер симпатичная была? Когда домой приехал на каникулы, желания продолжить игры не возникало?

— Может, и возникало, но ничего не было. Видишь ли, мне кажется, она сама себе не признавалась в том, что и ее это заводит, а ведь я вырос, притом неожиданно очень быстро. Как-то я приехал домой из пансионата в своих первых настоящих брюках, и скорее всего миссис Лихтенвальнер про себя подумала: ну вот, мужчиной стал. Тот, кому она позволяла играть своими грудями, он… словом, в том греха нет. Я был ребенком. Но брюки — иное дело. Их носят мужчины. Что же до меня, то я дорос до такого возраста, когда ждешь не дождешься первого визита в публичный дом.

— Так ты же вроде влюбился в какую-то сверстницу.

— Да, только как-то у тебя все слишком гладко получается, Сидни. Ты вырос в Нью-Йорке, а в больших городах детей, видно, по-иному воспитывают. А в таких городках, как наш, уже в десять лет знаешь адреса публичных домов и всех тамошних шлюх. Не обязательно ходишь, но говорить — говоришь. Я знаю ребят, кого приводили в публичные дома собственные отцы.

— Мне тоже приходилось об этом слышать.

— Это хорошо. В таком случае, может, тебе приходилось слышать о молодых людях, влюбленных в приличных девушек и в то же время посещающих публичные дома? Держу пари, приходилось.

— Точно.

— Ну так это как раз мой случай. Я был влюблен в одну девчонку, но рассказать-то тебе хотел о миссис Лихтенвальтер. В игры с ней играть я перестал, но неравнодушен остался, и когда поступил в университет и занялся психологией, часто думал, особенно после того, как прочитал в книгах, что немало подростков балуются со зрелыми женщинами и немало зрелых женщин балуются с подростками. В общем, я стал думать о ней как врач, она стала моим пациентом. Вот потому-то я с ней так откровенен. Она думает, что я говорю так, чтобы скрыть свои… э-э… похождения, а что на самом деле стоит за этим, не знает. А я, можно сказать, ланцетом орудую, смотрю, чтобы не скопилось слишком много гноя.

— А врачом ты никогда не хотел стать, Пол? — спросил Сидни.

— Было дело, но, узнав, чего это будет мне стоить, раздумал.

— Так ведь у твоего отца куча денег. Уверен, он был бы в восторге.

— Деньги — не единственная форма оплаты. Время. Занятия. Упорный труд.

— «Фи бета каппа», — подхватил Сидни.

— Ну, в этом-то как раз нет ничего трудного. Туда я вступил, потому что родители послали меня в Йель получить образование, а если хочешь получить образование, надо учиться, а если учишься в Йеле, «Фи бета каппа» тебе скорее всего не избежать. Так что этим я обязан родителям. Но, получив образование, по крайней мере в удовлетворяющем их объеме, я решил, что теперь можно подумать и о себе, расслабиться, а у врача, каким я хотел стать, времени на это нет.

— И каким же ты хотел стать врачом?

— Психиатром. Не каким-нибудь там шарлатаном, не френологом и даже не нейрохирургом. Скажем, психопатологом. Психологом, неврологом — черт, всем вместе. В общем, мне хотелось бы стать врачом, который занимается такими случаями, как у миссис Лихтенвальнер, только гораздо более сложными, и помогает людям. Такая профессия сейчас только развивается. Ты вообще о ней ничего не слышал, да и я мало что знаю. У обычных врачей на психологию не хватает времени, а это психология. В буквальном смысле психология означает изучение сознания, духа, души. Но это и нечто большее. Ладно, поехали в Ридинг. Я свое решение принял много лет назад, и заключается оно в том, что, как только потянет, я отправляюсь в Ридинг. Тебя тянет?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Сидни.

Пол начал было подниматься в кресле, но снова сел.

— Минуту. — Он раскурил сигару и бросил быстрый взгляд на приятеля. — Да, неважным бы я стал врачом. И хозяин из меня плохой, и друг никудышный.

— Что за чушь, — запротестовал Сидни.

— Ты уже двенадцать часов в городе, — продолжал Пол. — И ты, только не спорь, приехал за поддержкой. За какой-то поддержкой. Даже если это просто встреча с другом. А я? Сначала делами занимался, потом о себе принялся болтать, теперь вот о своих удовольствиях думаю. Право, тебе следовало бы врезать мне как следует.

— Ни за что. Ты прекрасный хозяин. Лучший.

— Если бы ты вышел на улицу и забросал меня камнями, это было бы только заслуженно.

— Ну, я не собираюсь этого делать, — засмеялся Сидни.

— Знаешь, почему мне так стыдно? Потому что я знаю, зачем ты приехал, а про себя знал с самого начала. Грейс, верно?

— Да, мы расстаемся. Как ты узнал?

— Что ж, придется дружеской откровенностью компенсировать недостаток участия и нечуткость. Я слышал, что у вас что-то не ладится.