— И дело не только в этом чертовом случае. Поганая это картинка. Как бы там ни было. И всегда будет разница между — ну, и говорить не стоит.

Нет. Сандре не хотелось в этом участвовать, она теперь по-настоящему замерзла. Закоченела. Но она все же поняла, что не стоит сейчас просить о чем-либо. Она ничего не сказала. Что тут скажешь? Она не находила слов.

Может, и хорошо, что она смолчала, потому что тут Бенку добрался до сути, до самого неслыханного. Она не верила своим ушам. Все снова затрещало по швам. Но, несмотря на это, она должна была это выслушать, другой возможности не было.

— И, — продолжил Бенку после паузы, показавшейся вечностью; а она лежала там и ничего, ничегошеньки не понимала. Тихое бульканье водяной кровати, словно насмешка. — Я ЗНАЮ о вас. ВСЕ о вас. Я знаю, кто вы такие.

— Но Дорис… — начала было Сандра, потому что сперва подумала, что он говорит о ней и Дорис, всех их играх и о том, что касалось американки.

— Речь теперь не о Дорис, — прошептал Бенгт. — Я говорю о… твоем отце. Аландце. И… — Он словно не знал, как продолжать, и сказал только: — Ты же видела там на карте. Там все обозначено. Я знаю, что находится под этим злосчастным домом, под бассейном.

— Просто я не понимал, насколько далеко вы сможете зайти.

— Мы с Аландцем? — переспросила Сандра ясным невинным тоном, на какой только была способна.

Бенку не ответил.

Но Сандра поняла.

Она снова почувствовал себя маленькой. Сандра беззащитная Вэрн. Ей захотелось встать, одеться и уйти, но она словно окаменела. Чтобы как-то сопротивляться окаменению, она встала и начала собирать свои вещи. Потом остановилась, все это было слишком неслыханно.

— Но, Бенгт, — услышала она свой собственный писк. — Господи! Откуда ты все это взял?

И вдруг она разом многое поняла. Во-первых, что там, на карте, на карте Бенку, женщина, лежавшая на спине в бассейне, мертвая, это было совсем не то, что сказала Никто Херман про карты Бенку.

Это было невероятно. Но тут она вдруг поняла, это промелькнуло в голове как молния, так что на миг все застыло. Но почему лишь теперь? Почему он сказал это только теперь?

— Но ведь Дорис ты этого не сказал? — услышала она свой собственный вопрос, ясный, громкий и четкий.

— Ей не нужно было ничего говорить, — ответил Бенку. — Она и так все знала.

Мальчик в лесу, тот, кто наблюдал, женщина в бассейне, Аландец с ружьем. Однажды давным-давно. Он поднял ружье и направил на женщину в бассейне…

Вот что нарисовал Бенку — то, что он видел.

— Нет, — жалобно простонала Сандра. — Ты ничего не понимаешь. Ты все неправильно увидел. Это было не так.

Все последующие дни и вечера она старалась не смотреть в окно, туда, где он обычно стоял. Лишь позже, примерно неделю спустя, она все-таки решилась выглянуть, но его там не было.

— Бенку снова уехал. Это единственное, что осталось как прежде.

Это сказала Сольвейг. Сольвейг, которая пришла убираться в доме на болоте, без комбинезона, но в остальном такая же, как прежде. Она принесла новости из внешнего мира. Так она сказала.

— А вот и я, принесла новости из внешнего мира! — Как ни в чем не бывало. В духе Сольвейг. Просто не верилось, что это она видела мертвую Дорис, Дорис, чей череп разлетелся на тысячу осколков всего несколько недель назад.

Жизнь продолжается.

Так она сказала. И сообщила, что мама кузин «никогда уже не будет такой, как прежде. Она была слишком привязана к Дорис».

И о Рите: Рита живет теперь в городе у моря. Насколько Сольвейг известно. Но больше она ничего не знает.

— Так что теперь я осталась без близнеца. Без своей половинки. Хотя вечно так не могло продолжаться.

— Но жизнь должна идти дальше. — Сольвейг повторила это много раз, похлопывая себя по животу.

— Я вот теперь беременна. Это моя тайна. Ты смотри никому не проболтайся. Не говори Ярпе Торпесону… Это не он отец. А Торпе Торпесон, его брат. Мы скоро поженимся, это уже не тайна.

Сольвейг со своими метлами и совком расхаживала по дому на болоте, где никогда прежде не бывала.

Из Гардеробной донеслось:

— А она оставила много классных нарядов. ПОДУМАТЬ ТОЛЬКО, что она отказалась от таких вещей. В Австрии. Или куда она теперь отправилась?

— В Нью-Йорк, — сказала Сандра неуверенно, хотя никакого смысла не было продолжать держаться той истории. С таким же успехом она могла рассказать, как все было, но не сделала этого. Промолчала.

— Но это не одежда, это ткани. Материя.

Сарай Бенку. Она все же вернулась сюда потом, чтобы убедиться — не в правоте слов Сольвейг, что он укатил. А в том, что он был. Вчерашний день. Теплый свет. Музыка. Карта. Это как сон. Было ли это?

— Ты лучше держись от меня подальше. Я не… я не могу… — Это он сказал напоследок.

— Прости меня. — Это он тоже сказал. — Прости.

И она поняла еще и другое; игра в Эдди и все такое. Он никогда в этом ничегошеньки не понимал. Его манила не американка, а она сама.

— Прости. Все это говно какое-то.

И тогда она оставила его и подумала, что больше никогда. Но теперь…

Было ли это? Она зажгла лампочку на потолке. Голая лампочка резко и неумолимо освещала пустоту.

Прибрано, чисто. Вещи собраны. Пластинки, что валялись на полу, в конвертах и без. Книги, сброшенные с полки, одежда, пустые бутылки и окурки в пепельнице, бутылки на полу. Запах, сладкий и затхлый.

Пропал.

Запах минувших дней пропал.

Карта. Ее сняли со стены.

Пока она стояла там, за спиной послышался звук, голос.

Это была мама кузин, она возникла из темноты.

— Убийца! Если ты и его у меня отнимешь, я тебя убью!

Этого не должно было случиться. Где-то в тайнике, у себя в голове, она увидела нечто совершенно нормальное: они сидели на кухне и разговаривали о Дорис, вспоминали Дорис. И воспоминание о Дорис проложило бы мост взаимопонимания между ними. Не близость, но все же.

— Нет, — жалобно простонала Сандра, — нет.

Но тут появилась Сольвейг и увела маму кузин.

— Это только Сандра…

И повела ее назад по двору.

По двору кузин. Болотистому, мертвому. Папа кузин в своей вечной каморке, где горел желтоватый свет. Мертвый. Ничего.

То, что я любила, исчезло и скрыто вдалеке в темноте, а передо мною дорога — дальняя и удивительная.

Что? Это песенка, которую вечно крутила Дорис на магнитофоне.