Мой товарищ озирался озадаченный, в это время от толпы отделились человек десять и стороной побежали в рощу. Остальные замерли, прислушиваясь, словно ожидая исхода какой-то военной операции. Немного погодя, однако, Мау-Мау, стоявший в передних рядах, дал знак, и люди осторожно двинулись вперед, бесшумно углубляясь в чащу – ни единая ветка не хрустнула под ногой. Они уходили все дальше под сень деревьев, каждые несколько шагов останавливаясь и чутко прислушиваясь.

Тоби такая стратегия была никак не по душе: если предстояло сражение, он предпочитал, чтобы к делу было приступлено безотлагательно. Однако всему свой срок – как раз, когда они, крадучись, подобрались к самой чащобе, со всех сторон вдруг раздались ужасные вопли и дождь камней и дротиков обрушился на их головы. Правда, противника нигде не было видно, и, что еще удивительнее, никто из обстреливаемых не пострадал, хотя в воздухе было черно от летящих камней.

Потом на мгновение все смолкло, и вот тайпийцы с копьями наперевес, издав дружный пронзительный вопль, ринулись в заросли, за которыми укрывался противник. Не отставал и Тоби. Разгневанный обстрелом камнями, – ведь они вполне могли раскроить ему череп! – а также припомнив свои старые обиды на хаппарцев, Тоби среди первых устремился в атаку. Затрещал подлесок, Тоби на бегу попытался выхватить копье из рук какого-то молодого воина, и вдруг все крики битвы оборвались, и под сводами деревьев воцарилась мертвая тишина. В следующее мгновение из-за каждого куста, из-за каждого ствола выскочили те, кто раньше отделились от остальных и побежали зачем-то в обход, и тут поднялся дружный, веселый, всеобщий хохот.

Все это была игра. И Тоби, задыхаясь от бега и от воинственного пыла, пришел в страшное негодование из-за того, что попал впросак. Выяснилось, что затеяли ее как раз в его честь, хотя какая именно цель преследовалась при этом, сказать трудно. Моего товарища подобная детская забава особенно возмутила, потому что она отняла так много времени, когда каждая минута была дорога. Возможно, впрочем, что это входило в расчет его спутников, он пришел к такому заключению, заметив, что, снова пустившись в путь, они уже отнюдь не так торопились, как раньше.

Они не спеша шли своим путем, и Тоби уже почти потерял надежду когда-нибудь достигнуть берега, но тут на тропе показались двое бегущих им навстречу людей. Все остановились, последовало шумное совещание, в ходе которого часто упоминалось имя Тоби. Мой друг того пуще насторожился, и его желание поскорее узнать, что происходит на берегу, еще больше возросло. Но напрасно порывался он идти дальше – туземцы загородили ему дорогу.

Кончив совещаться, они снова разделились: часть со всех ног бросилась дальше к морю, остальные окружили Тоби, настойчиво приглашая его мои, то есть присесть и отдохнуть. В качестве приманки перед ним расставили на земле захваченные из дому тыквенные сосуды с пищей, открыли их, разожгли трубки. Тоби счел за благо немного сдержать нетерпение, но скоро снова вскочил и бегом пустился к берегу. Его быстро догнали, опять окружили плотным кольцом, но задерживать не стали и все вместе продолжали путь.

Они выбежали на открытое пространство между береговой полосой и лесом. Справа возвышалась гора Хаппар, по склону ее уходила и терялась из виду узкая тропа.

Никаких лодок, однако, в бухте не было. Только у самой воды собралась шумная толпа мужчин и женщин, и кто-то в самой ее гуще сдержанно увещевал их. При появлении моего товарища говоривший пошел ему навстречу, и оказалось, что это – старый знакомец, пожилой сивогривый матрос, которого мы с Тоби не раз встречали в Нукухиве, где он, махнув рукой на родину и прежнюю жизнь, поселился на правах домочадца царя Мованны, звался он просто Джимми. Он даже считался царским фаворитом и пользовался при дворе значительным влиянием. Он носил мятую манильскую шляпу, а на плечах нечто вроде просторного шлафрока из тапы, надетого в достаточной мере нараспашку, чтобы между свободных складок можно было видеть строки какой-то песни, вытатуированные у него на груди, а на прочих участках тела – ряды артистически сделанных разнообразных надрезов, принадлежащих местным художникам. В качестве жезла он держал в руке удочку и не расставался с древней прокуренной трубкой, всегда висевшей у него на шее.

Этот старый, удалившийся от дел морской бродяга уже несколько лет жил в Нукухиве, знал местный язык, и по этой причине французы часто пользовались услугами его как переводчика. Был он, надо сказать, неисправимый старый сплетник, плавал на своем челноке по заливу от одного судна к другому и щедро потчевал экипажи лакомыми подробностями придворной жизни вроде скандальной интрижки его величества с одной хаппарской танцовщицей, а также вообще передавал всякие небылицы о Маркизских островах. Помню в особенности, как он рассказывал нам на «Долли» о двух чудесах природы, якобы имевшихся на острове, что, как и следовало ожидать, оказалось чистейшим вздором. Он говорил, будто бы в горах живет один урод – отшельник, пользующийся громкой славой за свое благочестие и силу колдовских чар, а живет он вдали от людей потому, что у него на висках растут два толстых рога. Святость его признается всеми жителями острова, однако люди смертельно его боятся, так как, по слухам, он еженощно выходит из своей берлоги и под покровом темноты ловит и уносит к себе запоздалых путников. Какая-то любопытная Варвара, будучи в горах, якобы даже заглянула одним глазком в его логово и обнаружила, что там полным-полно человеческих костей. Словом, это было совершенно неслыханное чудовище.

Другой столь же удивительной достопримечательностью был, по словам Джимми, младший сын одного вождя, уже принявший, несмотря на свой десятилетний возраст, священнический сан. Соплеменники усматривали неоспоримый признак его духовного предназначения в том, что на голове у него имелся гребень наподобие петушиного. Мало того, этот чудо-ребенок, как ни странно, очень гордился таким украшением и, будучи еще наделен настоящим петушиным голосом, хвастливо кукарекал о нем на всю округу.

Но вернемся к Тоби. Узнав издалека старого бродягу, он, по-прежнему сопровождаемый толпой островитян, подбежал к нему и остановился, а его свита окружила их тесным кольцом. Джимми выразил радость, что видит его, а затем сообщил, что знает о нашем побеге с «Долли» и о нашем пребывании в долине Тайпи. Мованна даже уговаривал его отправиться к тайпийцам и, погостив у тамошних друзей, привести нас в Нукухиву, ибо его величеству очень хотелось получить свою долю назначенного за нашу поимку вознаграждения. Но, как заверил Джимми моего друга, разумеется, он с негодованием отверг это деловое предложение своего венценосного патрона.

Тоби был удивлен: мы с ним никак не предполагали, что кто-то из белых может быть на короткой ноге с жителями долины Тайпи. Но Джимми объяснил ему, что он сюда наведывается, хотя и редко, иногда морем, однако почти никогда не углубляется внутрь долины. Одна из тайпийских духовных особ состоит в каком-то родстве со старым татуированным жрецом Нукухивы, и через эту особу он, Джимми, пользуется защитой табу. Его нередко подряжают заходящие в Нукухиву корабли выменивать для них плоды у жителей Тайпи. Собственно, заключил объяснение Джимми, он и сейчас, перевалив через горы Хаппар, явился сюда именно с такой целью. К полудню следующего дня на берегу будут сложены готовые к погрузке груды плодов, за которыми он снова придет сюда на лодках.