— Да, наверное… Знаете, Джиневра умерла, — сказал Леонардо почти равнодушно, словно говорил о незнакомой женщине.

— Да, Леонардо, печальная весть дошла до меня. Мне так жаль. Ты…

— А ты? — спросил Леонардо у Америго. — Мой маэстро позвал и тебя тоже?

— Меня не надо звать. Я сам пришел искать убежища. — Америго говорил напряженно; ему явно было не по себе, и тем не менее он продолжал: — Мой дядя Пьеро — ты его помнишь? — взят под стражу. Я могу только молиться, чтобы его не казнили, как остальных.

— Твой дядя? — ошарашенно переспросил Леонардо. — Я думал, Лоренцо защитит твою семью.

Пришел черед Америго рассмеяться.

— Во Флоренции ныне все меняется быстро. Мне говорили, Лоренцо считает, что покушение на его жизнь и смерть его брата — месть за смерть Симонетты.

— О чем ты говоришь?

— Ее смерть окутана тайной. Пацци попытались убедить мою семью, что ее убил Лоренцо. Или Джулиано — из ревности.

— Что за чушь!

— Потому-то моя семья и отвергла эту мысль, — сказал Америго. — Но для Лоренцо, кажется, это мало что значит, потому что его брат был убит на Пасху.

— Вот оно что, — сказал Леонардо. Симонетта тоже умерла на Пасху. Если бы Веспуччи собрались мстить, они выбрали бы самый подходящий день — годовщину смерти. — Так Пацци выставили вас в дурном свете.

Америго кивнул.

— И что ты будешь делать?

— Отправлюсь с тобой, милый друг, — грустно скачал Америго. — Что же еще?

Они вошли в библиотеку Тосканелли, маленькую комнатку, согретую камином и озаренную его розоватыми отсветами. Возле огня сидел Куан Инь-ци, посланник Деватдара. Он поднялся, поклонился Айше и обратился к Леонардо:

— Я счастлив, что ты принял предложение Деватдара.

— А я и не знал, что принял его, — ответил Леонардо.

Куана явно удивили его слова.

— Разве у тебя есть выбор? — спросил Тосканелли.

— Правда, — тихо сказал Леонардо. — Правда…

Но душа его не лежала к путешествиям. Он хотел повидать мать и ее мужа. Хотел домой. А если люди Лоренцо схватят его или его найдут францисканцы — не все ли равно? Леонардо только приветствовал бы свою смерть. Она представлялась ему сном, и он мечтал отыскать Джиневру в ее холодных вечных пределах.

— Так ты принял предложение Деватдара, — сказал он Америго.

— Как и Бенедетто Деи, который станет нашим проводником — у него есть опыт путешествий по Востоку.

— Может быть, но мне еще надо закончить здесь дела.

— Не стоит, Леонардо, — сказал Тосканелли. — Здесь тебя не ждет ничего, кроме боли, а возможно, и смерти.

— А что ждет меня на Востоке? — спросил Леонардо у Куана.

— Быть может, и смерть, Леонардо, но, по крайней мере, не бессмысленная. Ты обнажил бы меч христианства против Оттоманской империи. Турки — враги не только Деватдара, они также и враги Италии. Если Великого Турка и его воинство не остановить, вся Италия и весь христианский мир будут порабощены. Они падут так же неизбежно, как пал Константинополь. Ни один край, даже самый отдаленный, не будет тогда безопасен. Нигде, как далеко ни беги, не найдешь спасения. — Тут Куан улыбнулся. — Но этим ведь тебя не испугаешь, верно? Скажи, что важно для тебя?

— Ничего, — ответил Леонардо, но стиснул плечо Никколо, словно давая понять, что говорит не то, что думает.

— Я видел твои наброски военных машин и чувствовал… покой. Они ведь просто игра ума, не так ли? Неужели же ты в самом деле пройдешь мимо возможности воплотить свои мечты в жизнь, дать им плоть и кровь?

— Для этого мне не надо ехать на Восток.

— А, — сказал Куан, — так ты уже получил должность военного инженера.

— Я вел переговоры по этому поводу с Лодовико Моро Миланским.

— Леонардо, — нетерпеливо проговорил Тосканелли, — Лодовико еще хуже, чем Лоренцо. Если он примет тебя ко двору, это может угрожать его миру с Флоренцией. И ты думаешь, что он всерьез считает тебя инженером? Тебя, придворного художника Великолепного?

— Не знаю, — сказал Леонардо, — и более того, мне все равно. Я пришел сюда не затем, чтобы…

— Отправляться в путешествие? — договорил Куан. — Но что же еще тебе остается?

Леонардо ничего не ответил, но соблазн был велик: он не мог не воображать летающих машин и начиненных порохом снарядов, которые взрываются среди огромных армий и уничтожают их. Мысленным взором он видел пляску уничтожения и смерти; и его видения искореженного металла и разодранных тел были столь же нейтральны и естественны, как зеленые холмы и оливковые деревья. Святой, великолепно отлаженный механизм природы.

Настойчивый стук в дверь прервал его грезы.

— Что там, Филиппино? — крикнул Тосканелли одному из своих младших учеников.

— Там, снаружи… на улицах… беспорядки. Там солдаты, но они…

— Ну?

— Это турки, маэстро. — Мальчик был заметно перепуган. — Они жгут город. Вы чуете дым?

Все бросились во двор. Сквозь узкие оконца виднелись силуэты солдат.

В дверь громко стучали.

— Открой, — велел Тосканелли, выглянув. — Это Бенедетто и Зороастро.

— Зороастро? — удивленно переспросил Леонардо.

Ученик Тосканелли отворил двери для Бенедетто Деи и Зороастро да Перетолы. С ними во двор вошел офицер — в тюрбане, на боку ятаган в прекрасно украшенных ножнах, за спиной — щит с коршуном. На улице ждали два-три десятка мамлюков и по меньшей мере столько же всадников. Ученик Тосканелли принял этих рабов-солдат святейшего султана Вавилонии за турецких янычар. Видимо, они принадлежали к какому-то торговому каравану, потому что арабские кони были навьючены большими тюками, вероятно, с Дамаском[50], бархатом и златотканым шелком — чудесами Флоренции.

— Что происходит? — спросил Тосканелли.

— Леонардо, — сказал Бенедетто, заметив друга, — это горит твой дом.

Когда караван переходил через мост Рубиконте, Леонардо снова увидел Якопо Пацци: уличные мальчишки бросили труп в Арно. Теперь они бежали за ним по берегу, кричали и пели:

Старый Якопо плывет

Вниз по Арно, точно плот…

Удивительно, но труп плыл по поверхности воды, словно пытаясь нагнать караван. Поглазеть на него собралась толпа.

А навязчивая песенка все вертелась и вертелась в голове Леонардо.

До Венеции добирались две недели.

Леонардо, въехав в город, ощутил, что свободен. Воздух был чище, свет ярче, чем во Флоренции. В этом сияющем месте он мог рисовать, писать и думать. Небо и вода здесь смешались так, словно были единым целым; и Леонардо чудилось, что довольно лишь раскинуть руки — и полетишь в воздушном голубом море, среди облаков.