Папаша Каде отказался сопровождать незваного гостя, а Консьянс предложил было ему свою помощь.

— Не стόит, — заметил старик, — уж одного-то человека он там найдет, будь уверен.

— Кого это, дедушка?

— Кузена Манике, вот кого!

Так что метру Шексу пришлось разыскивать поле папаши Каде без посторонней помощи, но искал он его недолго. Убедившись, что ни Консьянс, ни его дед не сопровождают судебных исполнителей, явился кузен Манике и указал метру Шексу границы искомого участка земли.

Вслед за судебными исполнителями в хижину зашел Бастьен.

— Эй, Консьянс, — предложил он, — давай-ка потолкуем немного о делах.

Юноша протянул гусару руку и улыбнулся в знак согласия.

— У меня есть мысль, — продолжал Бастьен.

— Какая же?

— Давай возьмем наши сабли… Надеюсь, твоя сабля на месте?

— Да.

— И устроим засаду в лесу по дороге в Виллер-Котре.

— Зачем?

— Чтобы подождать их там, разумеется.

— Кого подождать?

— Да судебных исполнителей, черт их побери! И тогда зададим им такую тррепку, черртям будет тошно, вот будет потеха, как говарривали у нас в полку!

— Тихо, дорогой мой Бастьен, — остановил друга Консьянс, — если, не дай Бог, кто-нибудь услышит хоть что-нибудь подобное, мы погибнем окончательно, а нам и так несчастий хватает!

— Проклятье! — воскликнул Бастьен. — Подумать только, эти мерзавцы упразднили мой крест и отняли у меня пенсию!

И он сделал угрожающий жест, подобно Аяксу, проклинающему богов.

— Эх, если когда-нибудь представится случай отправить их в ад, откуда они пришли, это будет для меня большой радостью, — продолжал гусар. — Во всяком случае, до встречи, Консьянс, и если я тебе понадоблюсь, вспомни, что мы друзья по гроб жизни!

И Бастьен ушел, бормоча себе под нос:

— Ну, проклятые штафирки! Ну, проклятые Бурбоны! Можно подумать, все в мире устроено только для того, чтобы портить кровь порядочным людям!

Два часа спустя метр Шекс вновь проехал через Арамон и оставил папаше Каде копию постановления, согласно которому продажа его земли назначалась через шесть недель, то есть на конец января 1815 года.

Старик попросил прочесть ему бумагу от первой до последней буквы.

— Так там и сказано? — недоверчиво спросил он, когда внук дочитал документ до конца.

— Да, дедушка, это правда: продажа назначена через шесть недель.

— Таким образом, через шесть недель землю продадут?

— Нет, дедушка.

— Но, дурачок, именно об этом говорится в бумаге! Ты же сам только что ее прочел!

— Ба… если, дедушка, верить всему, что говорят гербовые бумаги, пришлось бы всегда дрожать, читая, что тебя повесят или колесуют.

— Шутишь? Что же, шути.

— Я не шучу, а надеюсь, — серьезно объяснил Консьянс.

— Ты надеешься, что через шесть недель землю не продадут?

— О, я в этом уверен.

— Но каким образом ты этому воспрепятствуешь?

— Дедушка, я отправлюсь в Суасон, выберу адвоката, адвокат поднимет вопрос об инциденте.

— А что это такое — инцидент?

— Это значит, дедушка, что он попросит суд предоставить тебе трехмесячную, а то и шестимесячную отсрочку выплаты долга, ссылаясь на наши обстоятельства.

— Но ведь адвокат из Суасона запросит уж никак не меньше пятидесяти франков.

— Он запросит сто франков, дедушка.

— И откуда же я их возьму, дурачок?

— Уж я-то постараюсь их раздобыть.

— И когда ты их раздобудешь, когда передашь адвокату, когда адвокат поднимет, как ты говоришь, вопрос об инциденте, когда он добьется трех, шести месяцев отсрочки для нас, что дальше?.. дальше?.. дальше?..

— Дальше?..

— Да.

— Дедушка, не надо непрестанно мучиться сомнениями, как это делаете вы.

— Как же мне не сомневаться, когда я смотрю и ничего не вижу.

— Постойте-ка, дедушка, — сказал Консьянс, — в том уголке голубого неба вы тоже ничего не видите, так ведь?

Папаша Каде козырьком приставил ладонь ко лбу и всмотрелся в небо самым пристальным образом.

— Нет, конечно же, — сказал он, — я ничего не вижу.

— А вот я, — сказал Консьянс, — я вижу Бога!

— Дедушка, — вмешалась Мадлен, — доверьтесь ребенку; повторяю вам, ведь он благословение нашего дома.

Вас, возможно, удивляет, что мы уже давно не упоминали о г-же Мари и Мариетте. А почему нужно было говорить о них? Жизнь двух женщин настолько слилась с жизнью их соседей, что рассказывать об одних — значит рассказывать о других. Сказать, что Мадлен плакала, — значит сказать, что г-жа Мари была несчастна; сказать, что Консьянс не отчаивался, — значит сказать, что Мариетта не теряла надежды.

К тому же два бедных ребенка, казалось, любили друг друга тем больше, чем больше становилась их нищета. Они опирались друг на друга, чтобы легче справиться с бедой.

Напомним, что уже к концу января был назначен срок продажи.

Консьянс ничего не предпринимал до 15-го: судя по его виду, юношу меньше всего волновало предстоящее событие; затем, 16-го утром, он отправился в путь.

Вечером того же дня он вернулся, пройдя за это время четырнадцать льё, но выглядел словно после прогулки — так прекрасна была дорога, покрытая великолепной зимней изморозью.

Его возвращения ожидали с тревогой.

Бернар, сопровождавший хозяина в Суасон, издалека лаем возвестил о его возвращении и первым появился на пороге дома.

Все бросились навстречу Консьянсу.

Он подошел, спокойный и улыбающийся, жестами стараясь успокоить домашних.

— Ну, как? — одновременно выдохнули вопрос их уста.

— Все хорошо, — ответил Консьянс, — Господь благословил мое путешествие. Я просто не мог пройти через Лонпон, не навестив доброго доктора… ты помнишь, Мариетта, того доктора, кто так радушно принял нас и у кого я прозрел во второй раз?

— Да, и что же?

— Я рассказал ему о цели моего путешествия; он дал мне письмо к своему другу-адвокату, и адвокат не только взялся бесплатно поднять вопрос об инциденте, но обещал при необходимости внести аванс в королевскую судебную палату, в случае если мы туда обратимся.

Госпожа Мари всплеснула руками.