Между тем Симаков расчистил сад. И клуб общими усилиями привели в божеский вид, комнаты разобрали. Насте одну выделили и обставили. Красиво обставили, повесили картины. Вымыли изнутри все, отдраили так, что блестит. Поправили крыльцо, заменили перила лестницы на второй этаж, колодец засыпанный разрыли и очистили. Решили заняться огородами, с дальним прицелом стрясли с немчуры семена на посев.

Теперь что же, бросать?

Бросали уже… Терехов зло сжал губы, стараясь не дать затмить свой разум грустным воспоминаниям сорок первого. Возможно, когда-то это забудется, но не сегодня. Определенно — не сегодня.

Руки затекли. Однако обращаться с просьбой об их освобождении я не стал. С учетом того, что меня перевозили как какого-то барана, на полу грузовика, не думаю, что освобождение меня от пут входило в планы солдат.

Честно говоря, я толком и осмотреться не мог. Меня кинули в кузов еще в бессознательном состоянии и, когда я пришел в себя, все что я мог, так это констатировать свое плачевное положение. Будучи связанным по рукам и ногам, я бился всеми частями тела о дно кузова при каждом рывке машины.

Помимо пут о моем статусе пленника напоминали частые пинки и даже несколько ударов прикладом. Били за все — и когда я пытался повернуться с живота на спину, и когда пробовал заговорить. Вообще, меня били в этой действительности с завидным постоянством. Судя по всему, рецепт укрощения моей свободолюбивой и противоречивой натуры оказался местными разгадан.

Рад бы я, конечно, сказать вам, что вот сейчас, лежа на полу, уткнувшись в него носом, решил больше ничего и никому не говорить. Мол, закусил удила, и теперь от меня ничего не добиться. Хоть там бейте меня, хоть пытайте, не скажу про Лебеди ни слова.

Скажу. Исполним снова этот ритуал — в челюсть, или в кеды меня возьмут, и все выложу. Все, что помню, не помню, и даже лишка напридумываю, лишь бы отстали.

В чем-то они даже правы. Зачем декларировать какие-то свободы, пряники обещать, обманывать, когда можно абсолютно всего добиться, лишь пробив печень.

Приятно чувствовать себя животным? Да не особо. Причем страдания плоти так сказать, несравнимы с душевными терзаниями. Еще вчера ты молодой человек с активной жизненной позицией, пристрастиями к определенному клубу, с работой, девушкой и родителями. С машиной. С еще какими-то материальными благами. Относительно защищенный от произвола властей, мало-мальски обученный защищать себя от посягательств на собственную жизнь и здоровье. Ты член общества, каким бы оно ни было.

А сегодня ты никто. Просто тот, кто должен показать место, где близко к поверхности выходят залежи железа. Одно, другое, третье. Показать, а потом лезть в этот забой или шахту, не в курсе, как точно называется, и ковырять это самое железо, пока не сдохнешь.

Смириться? Может быть, действительно уже пора.

Грузовик, плавно притормаживая, остановился. Мысленно я поблагодарил водителя. Вдарь он по тормозам, в неудобном своем положении я бы наверняка прокатился лицом по полу. И красоты бы мне это не добавило.

Кто-то взялся за воротник моей рубашки и потянул меня вверх, поднимая. Стараясь избежать дополнительных пинков, а то и порчи моей единственной одежды, я послушно встал на ноги. Прищурился на солнце, пытаясь осмотреться, и тут же получил внушительный толчок в спину.

— Спрыгивай, ублюдок! — придали мне ускорение, направляя к откинутому заднему борту.

Честно говоря, ноги не особо слушались, и ничего удивительного, что, сделав пару ватных шагов, я свалился на четвереньки. Падая, чувствительно задел по коленям сидящих на лавках вдоль бортов бойцов. Не могу сказать, что умышленно, однако раскаиваться в этом я точно не собирался. Впрочем, и расплата меня настигла тут же — жестокая, неотвратимая, и в какой-то мере даже обидная. Кто-то из пострадавших чувствительно пнул меня прямо в зад. Из кузова я вылетел в полном смысле этого слова — как пробка из бутылки. Головой вперед. Все, что оставалось мне, так это вытянуть связанные руки навстречу земле и попытаться уйти в перекат, гася инерцию.

И мне это почти удалось. Я чувствительно брякнулся на спину, выбивая из легких весь скопленный воздух, однако сильных ушибов или, не дай бог, переломов, сумел избежать.

Стараясь отдышаться, я так и остался лежать на траве. Нагло пропуская мимо ушей крики, адресованные мне со стороны грузовика, смех и оскорбления. Мало того, я полностью изолировался от окружающей действительности, закрыв глаза. Честно говоря, мне вполне хватало того, что грело солнце, и мне удавалось ловить его лучи лицом. Ну а от того, что я сильно не расшибся об землю, я был просто счастлив.

В реальный мир меня вернуло… что? Правильно, несчитанный уже удар ногой под ребра, ругнувшись, я нехотя открыл глаза и увидел стоящего надо мной господина лейтенанта. Как обычно, немец был молодцеват и подтянут, выглядел франтом. Форма на нем сидела, надо отдать должное, отлично. Вместе с тем чело омрачала нешуточная тревога, и на лице отражалась лихорадочная работа мысли. Нагнувшись ко мне, лейтенант быстро вынул из ножен кинжал и в одно движение избавил меня от пут на руках. Кивнул куда-то в сторону:

— Что это?

Перевернувшись на бок, я с трудом встал на колени, а затем, хоть меня и пошатывало на онемевших конечностях, поднялся. Посмотрел в указанную сторону и после нескольких секунд сосредоточенного изучения окрестностей остановил свой взгляд на двух довольно больших табличках, расположенных по обеим сторонам дороги. От нас до этих самых щитов было метров пятьдесят, поэтому прочитать то, что было на них написано, для меня не составило никакого труда. Впрочем, я не отказал себе в удовольствии сделать это вслух:

— Осторожно, мины. При пересечении линии указателей открывается огонь на поражение. Переговоры не ведем, — последнюю фразу мне пришлось слегка подкорректировать. В оригинале она звучала «в разговоры не вступаем», но как выразить ее по-немецки, я не знал. Написано было, соответственно, по-русски.

Родная речь, да еще и столь резкий «от ворот поворот», неожиданно заставили меня улыбнуться. Судя по всему, лейтенант был сбит с толку, раз перед указателями остановилась вся колонна. Немаленькая такая колонна, вынужден заметить. Судя по всему, никто ничего подобного здесь встретить не ожидал. И растерянность обычно уверенного в себе хозяина моей жизни и смерти была мне, не скрою, приятна.

— Это проделки твоих друзей? Ты на это рассчитывал, указывая данный населенный пункт как месторождение?

И улыбка сползла с моих губ.

Конечно, я на это не рассчитывал, и друзей у меня тут никаких не было. Вот только лейтенант смотрел на меня абсолютно серьезно, видимо, подозревая во всех смертных грехах. Быть виноватым еще и в этом мне не хотелось. Прежде всего потому, что я знал, какое наказание последует.

— Я не знаю, что это. Я говорил вам, что из другого времени и никого тут не знаю!

Немец некоторое время сверлил меня глазами. Будто проверяя мою искренность и заглядывая прямо в душу. Хотя, знаете… я бы не против, чтобы он увидел там все, что ему хочется. Думаю, парад Победы, и знамена Вермахта, брошенные к ногам победителей, ему вряд ли понравятся.