Часто кровь бежит в нас целые дни напролёт, а мы этого даже не замечаем. Но если вдруг такое её количество вырывается с достойной удивления силой, как буря и гроза, то уж можно, хоть и сам в этом виноват, поневоле вспомнить в своей нужде про место, единственное, где кровь можно успокоить. На помощь, я истекаю кровью, кричит почти беззвучно Гудрун Бихлер — включите приёмники погромче, — из её горлового аппарата идёт лишь слабенький глухой тон, а поскольку Лесси сейчас нет дома, приходится ей, Гудрун Б., самой позаботиться о помощи. Она слышит деревянный стук подошв девушки, всегда одни и те же туфли в одно и то же время (к сожалению, это не бесшумные сандалии ловца человеков!) в коридоре, тем не менее что за спасительный слабый звук! Человек, который спешит к ней на помощь, спасение, больница, станция плачущих женщин иерусалимских — это ещё не конечная станция! Эдгар в своём весёлом оснащении «поверни и пей» давеча ведь протянул ей свою соломинку, но она не дотянулась, — я имею в виду, она была протянута вовсе не ей, может она и смогла бы возместить ей её потерю жидкости, если бы Гудрун полакомилась из неё, как знать, но кто не хочет, тот уже имеет. Кровь Гудрун барабанит по полу — ради бога, помогите же мне! — давление в сосудах Гудрун падает рапидом, одновременно ускоряется пульс. Сердце хуже снабжается кровью через коронарные артерии. В этой ситуации ЭКГ показала бы ишемию сердечной мышцы. А недостаточное снабжение сердечной мышцы опять же ведёт к ослабеванию пульса. Если давление крови и частота сердцебиения ниже критического значения, это ведёт к недостаточному снабжению мозга кислородом и сахаром. Потеря сознания. Смерть мозга. Самая пора, по крайней мере брачная пора, сочетаться с господом Иисусом, я тут вспомнила, вчера опять два человека сгорели заживо! Подумайте об этом, ибо медленнее бьющееся сердце может, даже без прогрессирующей аритмии, просто остановиться. Циркуляция крови и дыхание останавливаются, это может, если повреждён крупный сосуд, произойти за несколько минут. Шаги горничной приближаются, стук подошв уже совсем близко, у самой двери, бедняга, должно быть, целый день на ногах и бегом, вверх по лестнице, вниз по лестнице, из-за ничего и ни за что, но на сей раз беготня будет иметь смысл, и Гудрун может быть в последний момент воспроизведена, да? Наверняка девушка слышит её, Гудрун, сейчас ещё нет, она могла бы крикнуть и в окно, чтобы Эдгар или двое других парней сразу что-нибудь предприняли, но девушка ведь к ней ближе, сейчас она уже перед самой дверью, её деревенская чечётка уже добежала по коридору до неё, до Гудрун! На помощь! Спасите! Там, сразу за дверью, приветливая беседка, которая, конечно же, сразу примет Гудрун, и она из последних сил бросается к двери, распахивает её, чтобы кто-нибудь ей, Гудрун, перевязал руку, вообще-то ведь она уже в обмороке, почти мёртвая; так, вот дверь, сейчас мы её, но тут — что это бросается ей навстречу, страшнее, чем всё, что было до сих пор?

Стена из земли опрокидывается ей в лицо! Молодая женщина, которая вскрыла себе вены, сейчас будет галантно объята и принята её могилой в земле. Да, теперь вниз, к почве! Сейчас прибудет лифт!

За долю секунды до того, как ей распахнуть дверь, собственно прямо в ту же секунду, Гудрун вместо приветливо семенящих шагов деревенской девушки-горничной не столько услышала, сколько почувствовала неописуемый гул, всё заглушающий гром, канонаду, которую никак не могли вызвать деревянные подошвы горничной. Взревела буря, невеста ветра, кто-то сорвал у неё с лица чёрную вуаль, масса воды, которую невозможно себе представить, с жутким воем понеслась через сады, через все растения, деревья и плоды, которые должны были перед ней склониться, и хватило бы мгновения ока. чтобы увидеть, как восходит молоко в корове, вино в лозе и сахар в буряке, говорит бог. И поэтому земля не может по своему усмотрению просто забирать людей: до чего мы дойдём, если мы, люди, будем всё равно что капли на ведре с помоями! Так однажды придёт нам всем хана, дыра или её начинка. В оленьем обличье мается душа Гудрун, всецело во власти смерти как её добыча. Блуждает по земле, разыскиваемая злом; что от твоих родовых схваток. Отец, то ищет, как бы ему спастись от жестокого хаоса, и кто знает, как тут быть. Это приходит как пожар и поджигается каким-нибудь мальчишкой, как ничейный дом. Потом всё идёт сначала, но я не знаю что. Я посвящаю эти строчки моим мёртвым: деревянный топоток девушки исчезает за стеной из ЗЕМЛИ, его почти не слышно больше, он уже наполовину переварен. И ЗЕМЛЯ встаёт с трудом, тяжело дыша, во весь свой сверхчеловеческий рост, шахта из ЗЕМЛИ надвигается на Гудрун, которая в своём гробу спускается в могилу, с чудовищным грохотом, рёвом и стоном. В восстании дрожит почва. Две звуковые волны наползают друг на друга, выпрямляются во весь рост, шипят друг на друга, как змеи, но интерференции не возникает, а также ничего похожего; размах улёгся, как бич, отдыхать. Стеновидно и высокодомно ЗЕМЛЯ выламывается из своей клетки, обрушивается на Гудрун и снова складывается поверх её тела. Она прижимает уже угасающие запястья, которые она, в конце концов, сама и разрезала, к этой холодной хрящеватой плаценте, лицо, всё тело, тайну своего тела она, Гудрун Бихлер, открыла сама, причём лезвием бритвы. Что-то или кто-то, Гудрун больше не знает, что или кто, поспешно топочет прочь за земляной стеной могилы Гудрун, семенящим шагом оно бежит от этой — невзначай? — пролитой, присыпанной земной калитки, за которой плачет женщина, плачет, плачет и готовится на маленькую закуску для Ничто, раз уж она стала добычей. Где баночка с нарезкой паприки? Я хочу сказать, это всё прах земной, а если нет, то мы превратим его в прах. И также что не есть прах, всё равно когда-то к нему вернётся, что-то раньше, другое позже. Наши зовы выглядывают наружу, не пора ли, нет, у нас ещё есть немного времени. Другие, до нас, прикрутят к смерти снежные крепления и тогда совершат на неё восхождение. Сейчас мы им поможем. Иначе как им пересечь склон и нашу склонность к ужасу?

НИКАКОМУ ЧЕЛОВЕКУ не бывать островом блаженных, а стране это по силам. Страна имеет право на здания, в которых она выражает свою позицию. С тех пор как появились сети-авоськи, в них ловится более или менее людей, и тут позиция большого здания может стремиться к избавлению, это его право как основной структуры жительства: мелкие кусочки блевотины ловко выскакивают из дверей и прыгают в свои машины. Этот город, этот ландшафт такого выдающегося качества, что его не так-то просто перещеголять. Город, например, и по сей день магически притягивает к себе чужих, чуждых и даже наичуждейших, которым и я теперь вынуждена отвести место: они явятся ровно в десять, к началу экскурсии в пространство вакуума, так что у них вырвет биты из рук, поскольку мы всегда были биты лучше. Пространство вакуума, созданное здесь, обладает такой притягательной силой, скажу я вам, в принципе даже строительство не может по-настоящему заполнить это пространство; а где не хватает столько людей, туда мы и помещаемся, мы поселились в мёртвом городе, чтобы строения были приятно согреты внутри и не так легко опрокидывались. В зданиях, таким образом, тысячи обиженных, которые плывут в ореховых скорлупках (снаружи жёстких, а внутри — мягкое ядро!) по свинцовому озеру, полному зловонных сточных вод, отталкиваясь шестом, и хотя чёлн есть их собственная шкура, трофей для Ничто, который они, естественно, спасают в первую очередь, всё же он то и дело переворачивается. И они тогда увязают в металлической водной массе, как ложка в пудинге, выбираются, путаясь в своих и чужих ремнях. Заграница недостаточно нас питает! Она сама норовит прийти сюда и питаться. Поэтому мы выпроваживаем её домой или гасим фонари её жизни прямо здесь, у нас. В супе-пюре мы всегда плаваем поверху. И то, что мы не можем проглотить, мы по-собачьи зарываем в землю, чтобы провиант для гигантского пира, где снова будут поедать людей, сохранялся в бункере, защищенный от воздуха. Так точно. Всё под одну крышку! Левокруг-ом, правокруг-ом! На задние лапки, служить! Партнёршу — подкинуть и опрокинуть! Вот так хорошо.