Затем я полетел в Полтаву в армейскую группу Кемпффа, а оттуда 30 марта в дивизию «Великая Германия», в танковую дивизию СС «Адольф Гитлер» и 31 марта в корпус генерала фон Кнобельсдорффа. Везде я пытался получить в первую очередь ясное представление о боевом опыте «тигров», чтобы знать об их тактических и технических возможностях и сделать выводы для будущей организации танковых соединений, вооружённых «тиграми». Своё первое посещение фронта в качестве генерал-инспектора я закончил 1 апреля прощальным визитом в Запорожье к Манштейну.

Итоги этой первой поездки по фронтам нашли своё отражение в моей беседе со Шпеером об увеличении выпуска танков «тигр» и «пантера» и в докладе Гитлеру 11 апреля в Берхтесгадене (Оберзальцбург), который мне пришлось увидеть тогда впервые. Вилла фюрера «Бергхоф» примечательна тем, что в той её части, в которой нам удалось побывать, мы не видели соединённых меж собой комнат. Величаво выглядел лишь большой приёмный зал, из окна которого открывался чудесный вид на горы. В зале было несколько дорогих ковров и картин, среди последних красовался великолепный Фейербах; перед камином имелось специальное возвышение, на котором Гитлер проводил ночные часы после так называемой вечерней трапезы в узком кругу своей свиты — военных и партийных адъютантов и секретарш. Я никогда не принадлежал к этому кругу.

В тот же день я посетил Гиммлера, с которым обсудил вопросы, связанные с координацией организации танковых соединений войск СС и танковых соединений сухопутных войск. В моих стремлениях я достиг лишь частичного успеха. Гиммлер особенно не хотел соглашаться с моим желанием отказаться от новых формирований. Правда, Гитлер признал во время моего доклада 9 марта, что новые формирования имеют слабые стороны, однако в вопросе войск СС Гитлер вместе с Гиммлером за спиной солдат втихомолку вынашивал идею создания независимо от сухопутных войск, к командованию которых фюрер никогда не питал полного доверия, приватной армии — своего рода гвардии преторианцев. От неё он ожидал величайшей преданности и готовности к любым действиям также в случае, если сухопутные войска, скованные в своих действиях старыми прусско-германскими традициями, откажутся следовать за Гитлером.

Такая двойственная политика Гитлера и Гиммлера поставила после войны войска СС в крайне неприятное положение, так как им начали ставить в упрёк промахи остальных частей СС и особенно полицейских отрядов службы безопасности. Уже во время войны беспрерывное предпочтение войскам СС при выделении им резерва и определении его силы, при вооружении и оснащении вызывало справедливое негодование в менее счастливых соединениях сухопутных войск. И если чувство товарищества на фронте стояло выше такой несправедливости, то это только благодаря самоотверженности германского солдата, который оставался одним и тем же независимо от того, какого цвета носил он мундир.

День 12 апреля я использовал для того, чтобы нанести визит начальнику генерального штаба военно-воздушных сил генерал-полковнику Ешонеку. Я встретил усталого человека в совершенно подавленном настроении. У нас не состоялось даже официальной беседы о вещах, которые имели прямое отношение к обоим родам войск — как к бронетанковым, так и к военно-воздушным силам. Тем более, нам не удалось достигнуть никакого сближения. Вскоре после нашей встречи (в августе 1943 г.) Ешонек не вынес обвинений Гитлера и Геринга в бездействии военно-воздушных сил и покончил жизнь самоубийством. Он последовал примеру своего товарища Удета, который сделал такой же отчаянный шаг в ноябре 1941 г., так как не мог найти другого выхода из своего положения, понимая, что необходимо для ведения войны, и видя неспособность и бездействие Геринга. Мой визит к главнокомандующему военно-воздушными силами так и не состоялся из-за напряжённой внеслужебной деятельности этого господина.

Вернувшись в Берлин, 13 апреля я имел продолжительную беседу со Шмундтом. Учитывая безнадёжную обстановку, создавшуюся в Африке, я стремился побудить его помочь мне вывезти оттуда на самолётах танковые экипажи, ставшие излишними в настоящих условиях, а главное, имевшие хорошую подготовку в результате долголетнего обучения командиров и их помощников по технической части. Вероятно, я неубедительно говорил с Шмундтом или он сам нечётко доложил Гитлеру о моём желании, ибо когда я на последовавшем вскоре докладе фюреру сам изложил ему свою просьбу, то потерпел неудачу. Интересы сохранения престижа, как это часто бывает, победили разум. Самолёты, летавшие в большом количестве порожними в Италию, могли бы захватить этих ценных людей и обеспечить нам формирование и пополнение частей как в тылу, так и на фронте. Об этом я доложил ещё раз в Оберзальцберге 29 апреля; в этот же день вместе с Буле, Кейтелем и Шпеером были разрешены вопросы организации и вооружения.

В Африку продолжали отправлять и там «сжигать» всё новые и новые части, туда были посланы и танковые подразделения, вооружённые новейшими «тиграми». Не обращалось внимание ни на какие возражения; то же самое делалось и позднее при обороне Сицилии. Когда я хотел вернуть танки «тигр» на материк, вмешался Геринг: «Не могут „тигры“ взять шест и перепрыгнуть через Мессинский пролив. Вы должны с этим согласиться, генерал-полковник Гудериан!» Я ответил: «Если вы действительно господствуете в воздухе над Мессинским проливом, то „тигры“ могут вернуться таким же образом, каким они попали на Сицилию». На это воздушный специалист ответил молчанием. «Тигры» остались в Сицилии.

30 апреля из Берхтесгадена я вылетел в Париж, чтобы нанести первый визит главнокомандующему войсками на западе фельдмаршалу фон Рундштедту, осмотреть находящиеся на западе танковые соединения и проверить оборонительные возможности Атлантического вала в противотанковом отношении. В 81-м армейском корпусе у моего старого сослуживца по Франции генерала Кунтцена, находившегося в Руане, я получил информацию об обороне побережья, затем посетил 100-й танковый полк в Ивето, вооружённый французскими трофейными танками. Здесь меня застала телеграмма Гитлера, который вызывал меня на совещание в Мюнхен.

В Мюнхен я прибыл 2 мая. Первое совещание состоялось 3 мая, второе — 4 мая в присутствии моего начальника штаба Томале, вызванного из Берлина с новыми материалами. На этих совещаниях, на которых присутствовали верховное командование вооружённых сил, представители главного штаба вооружённых сил, начальник генерального штаба сухопутных войск со своими ответственными работниками, командующие группами армий «Юг» — фон Манштейн и «Центр» — фон Клюге, командующий 9–й армией Модель, министр Шпеер и другие, стоял очень серьёзный вопрос — должны ли группы армий «Юг» и «Центр» Восточного фронта в недалёком будущем (летом 1943 г.) начать наступление.

Этот вопрос обсуждался по предложению начальника генерального штаба генерала Цейтцлера, который хотел при помощи двойного флангового охвата уничтожить ряд русских дивизий под Курском, позиции которых образовали выдвинутую на запад дугу. Этим ударом он хотел ослабить наступательный порыв русской армии в такой мере, чтобы создать германскому верховному командованию благоприятные предпосылки для дальнейшего ведения войны на востоке. Этот вопрос горячо обсуждался ещё в апреле, однако тогда, сразу после катастрофы под Сталинградом и после последовавшего поражения на южном участке Восточного фронта, едва ли кто мог думать о крупных наступательных действиях. Но вот теперь начальник генерального штаба хотел применением новых танков «тигр» и «пантера», которые должны были, по его мнению, принести решающий успех, снова захватить инициативу в свои руки.