Но что это? Я еще жив. Я находился не в снегу, а в холодной воде и погружался все глубже и глубже. Я боялся, что не смогу всплыть с такой глубины, но все же всплыл, хотя мне и казалось, будто мои легкие вот-вот лопнут. Уже у самой поверхности я вспомнил, что ударился обо что-то твердое, наверняка это лед. Стало быть, сейчас я натолкнусь на лед. Подумать только, пережить такой кошмар и утонуть, точно котенок, под коркой льда. Вот уж я коснулся руками льда: он сверкал надо мной, как матовое стекло. Хвала Небесам! Моя голова вынырнула наружу: в этом защищенном от холодных ветров ущелье корка льда, образовавшаяся ночью, оказалась не толще пенни. Едва вынырнув, я стал осматриваться, работая ногами.

И тут я вдруг обрадовался, как никогда в жизни, ибо менее чем в десяти ярдах от себя увидел Лео – живого, а не мертвого. Проламывая тонкий лед руками, он плыл к берегу глубокой реки[88], и с его головы и бороды ручьями струилась вода. И он увидел меня, и его серые глаза чуть не вылезли из орбит.

– Живы! Оба живы! И пропасть позади! – закричал он звенящим, ликующим голосом. – Я же говорил, что нас оберегают и показывают нам путь.

– Но куда? – спросил я, направляясь к берегу.

Только тут я понял, что мы уже не одни; на берегу реки, в тридцати ярдах от нас, стояли две фигуры: мужчина – он опирался на длинную палку – и женщина. Мужчина был очень стар: глаза его затянуты роговой пленкой, длинные белоснежные волосы и борода закрывали впалую грудь и плечи, лицо с застывшей на нем усмешкой было восковато-желтого цвета и походило на посмертную мраморную маску. Одетый в просторную накидку наподобие монашеской рясы, опираясь на свою палку, он наблюдал за нами, недвижный, как изваяние. Все это, до мельчайших подробностей, я бессознательно запечатлел в своей памяти, пока мы оба плыли к берегу, и впоследствии смог припомнить. Я также заметил, что женщина – она была очень высокого роста – показывает на нас.

Ближе к берегу, точнее, к скалистой кромке, река была свободна ото льда, что объяснялось стремительным течением. Видя это, мы поплыли бок о бок, чтобы в случае необходимости помочь друг другу. Необходимость не заставила себя ждать: едва мы достигли чистой воды, как силы, так долго мне служившие, оставили меня, к тому же руки и ноги закоченели от холода, и, не схвати меня Лео за одежду, я наверняка утонул бы где-нибудь пониже по течению. Некоторое время я продолжал барахтаться, и вдруг он сказал:

– Меня сносит. Держись за мой ремень.

Я схватился за болтающийся конец ремня: высвободив таким образом руки, Лео сделал последнюю великолепную попытку удержать нас обоих на плаву, тогда как мокрые, свинцово-тяжелые одежды тянули нас ко дну. Более того, ему удалось совершить то, чего не смог бы сделать ни один менее сильный пловец. И все же мы, вероятно, оба утонули бы, ибо течение достигало здесь наивысшей скорости; однако старик на берегу, видя наше бедственное положение и повинуясь настояниям своей спутницы, с удивительным для его возраста проворством подбежал к скалистому мыску, мимо которого нас проносило, и, присев, протянул нам свою длинную палку.

Нас обоих крутило и вертело, но Лео все же отчаянным усилием сумел поймать конец палки. В этом месте был водоворот, мы кое-как поднялись на ноги, нас тут же повалило и ударило о камни. Но мы все же не отпускали спасительной палки, другой конец которой удерживал старик, изо всех сил цепляясь за камень; женщина, как могла, помогала ему. Лежа на груди, – мы все еще были в большой опасности, – старик протянул нам руку. Но мы не могли за нее ухватиться, хуже того, у него вырвало палку, и нас понесло вниз по течению.

И тут женщина совершила поистине благородный поступок, она вошла в воду по самые подмышки и, левой рукой крепко держась за старика, правой схватила Лео за волосы и вытащила его на берег. Встав на ноги, он тотчас же обвил одной рукой стройную талию женщины и оперся о нее, другой поддерживая меня. Последовало долгое, отчаянное барахтанье, но в конце концов мы трое – старик, Лео и я – оказались на берегу, где легли, тяжело отдуваясь.

Я поднял глаза. Женщина стояла над нами вся мокрая, с ее одежды стекали струи воды. Она, словно сомнамбула, смотрела в лицо Лео, залитое кровью, которая струилась из глубокой раны на его голове. Женщина была очень статная и красивая. Вдруг она как будто проснулась и, глядя на одежды, плотно облегающие ее дивное тело, что-то сказала своему спутнику, повернулась и побежала к утесу.

Мы продолжали лежать в полном изнеможении. Старик поднялся и пристально осмотрел нас своими мутными глазками. Затем что-то сказал, мы не поняли. Он попробовал заговорить на другом языке, но безуспешно. В третий раз, к нашему изумлению, он употребил греческий язык; да, здесь, в Центральной Азии, он обращался к нам на греческом языке, хотя и не очень чистом, но все же на греческом языке.

– Вы не колдуны? – спросил он. – Как вы сумели достичь живыми этой страны?

– Нет, – ответил я на ломаном греческом языке, ибо не практиковался уже много лет. – Будь мы колдунами, мы явились бы сюда другим путем. – Я указал на наши ушибы и раны и на пропасть.

– Они знают древний язык, это соответствует тому, что нам сообщили с Горы, – тихо пробормотал он и уже громче спросил: – Чего вы здесь ищете, странники?

Я решил схитрить и не ответил прямо, опасаясь, как бы, узнав правду, он не столкнул нас обратно в реку. Но Лео еще плохо соображал и повел себя неосмотрительно.

– Мы ищем, – с запинкой проговорил он, ибо он и всегда плохо знал греческий язык, а сейчас изъяснялся на каком-то варварском наречии с примесью тибетских слов, – мы ищем страну Огненной Горы, увенчанной Знаком Жизни.

Старик изумленно уставился на нас.

– Стало быть, вы знаете? – начал он и, не договорив, спросил: – А кого вы ищете?

– Ее, – буркнул Лео, – царицу.

Должно быть, он хотел сказать «жрицу» или «богиню», но не мог припомнить никакого другого слова, кроме «царица». Или он употребил это слово потому, что высокая женщина, спутница старика, выглядела истинной царицей.

– Так, – сказал старик, – вы ищете царицу, значит, вы те самые, кого нам велено было встретить. Как же мне удостовериться?

– Сейчас не время для вопросов, – рассерженно сказал я. – Скажи лучше, кто ты такой?

– Я, чужеземцы? Мой титул – Хранитель Ворот, а госпожа, что со мной, – Хания Калуна.

В этот момент Лео стало дурно.

– Он болен, – сказал Хранитель. – Теперь, когда вы отдышались, вас надо отвести. И немедленно. Пойдем, помогай мне.

Поддерживая Лео с обеих сторон, мы потащились прочь от проклятого утеса и этой реки, которую вполне уместно было бы назвать Стиксом, вдоль по узкому извилистому ущелью. Чуть поодаль оно расширялось, мы увидели лужайку, а за ней ворота. Я все еще не пришел в себя окончательно; в моей памяти сохранилось лишь расплывчатое, смутное воспоминание о том, что я тогда увидел, и о последующем разговоре, но все же я помню, что ворота закрывали проход, высеченный в могучей скале: некогда здесь, видимо, и пролегала дорога. С одной стороны была вырублена лестница; по ней мы стали подниматься с большим трудом, ибо Лео был в полубеспамятстве и еле передвигал ноги. На первой же площадке он рухнул, и наших сил оказалось недостаточно, чтобы его поднять.