А вот о Смолькове так и не было никаких известий. Стало окончательно ясно: сбившись с курса, он совершил вынужденную посадку. Прикинув возможное местонахождение его самолета по предполагаемому запасу топлива, мы с Поповым сели в тот же «кукурузник» и отправились на поиски…

…Какие бы сложные и могучие боевые машины ни освоил летчик, он всегда будет питать некоторую слабость к маленькому учебному самолетику, на крыльях которого впервые поднялся в небо. Простой, кажущийся с высоты приобретенного опыта несколько примитивным, он все равно навсегда остается родным, и волею судьбы вновь садясь в его кабину, ты как будто перемещаешься во времени, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие.

Проплывающий под крыльями зеленый лесной ковер создавал иллюзию мирного времени, и я на какое-то мгновение почувствовал себя мальчишкой-учлетом, направляющимся в зону для отработки фигур пилотажа…

Зацепившись в качестве ориентира за железную дорогу, ведущую в Двинск (сейчас – Даугавпилс), идем немного правее, детально рассматривая каждый клочок земли, хоть сколько-нибудь пригодный для посадки «Бостона». И вот на большом поле у лесной опушки вижу обгоревший остов разбитого самолета. «По-моему, наш, – екнуло в груди. – Надо садиться». Но, пройдя над полем на малой высоте, я буквально похолодел от увиденного – везде, где только можно было увидеть, находились… пни, оставшиеся после вырубки леса. «Неужели Смольков их не заметил…»

Нашли площадку поблизости и сели. Оказалось – действительно, «Бостон». Некоторое время мы так и простояли в оцепенении. Не хотелось верить, что вот так нелепо погиб опытный боевой экипаж…

Смотрим: в нашу сторону мужичок направляется, сутулый такой, и бредет как-то странно, как будто в прострации.

– Наверное, кто-то из местных, – сказал Попов. – Пойдем расспросим, может, он что-нибудь знает.

Тем временем мной овладело странное чувство, как будто что-то до боли знакомое есть в фигуре и походке этого человека, идущего нам навстречу, и с каждым шагом это ощущение все усиливалось. Вот уже стало различимо знакомое цыганское лицо… Да это же Смольков! Нет, не может быть… У него же черные волосы были, а этот совсем седой, до белизны… Взгляд такой незнакомый, застывший. Как будто сквозь тебя смотрит… И бороздки от слез на почерневшем закопченном лице…

Но это был именно он, мой командир эскадрильи. Сбившись с курса, Смольков проскочил много севернее Вильнюса и, исчерпав запас топлива, принял решение идти на вынужденную. Поле у лесной опушки сверху казалось идеально пригодным для посадки. Злосчастные пни, скрытые во тьме, остались незамеченными… Покинуть охваченный пламенем искореженный самолет смог только пилот. Погибли опытнейший штурман Герой Советского Союза Виктор Чванов и начальник связи эскадрильи…

– Я убил свой экипаж, – вне себе от горя повторял Сергей…

Тела погибших отправили для захоронения в Ленинград. Смольков полетел с ними в качестве сопровождающего. Может быть, Борзов рассчитывал, что эта небольшая передышка поможет Сергею прийти в себя, но неподъемный груз осознания собственной вины оказался слишком тяжким… Смольков не явился на аэродром к ожидающему его самолету. Оказалось, он, набедокурив в Ленинграде, получил пять суток ареста и после отбытия наказания возвратился в часть еще более подавленным. 27 августа, совсем немного времени спустя, он не вернулся с боевого задания…

Вынужденная посадка. К сожалению, бывало и так

Командиром дивизии, базировавшейся в Шяуляе, оказался полковник Василий Сталин. Мне всего лишь несколько раз довелось видеть его, поэтому я не могу дать ему более подробную оценку. Энергичный мужик, наделенный в двадцать с лишним лет столь большой властью… Конечно, все понимали истинные причины его головокружительного карьерного роста, и он сам не был в этом исключением. Поэтому Василий, как мог, старался вникать во все дела управляемого им соединения, чтобы завоевать уважение своих подчиненных.

Конечно, охраняли его похлеще, чем иного генерала. Как сейчас помню следовавшие друг за другом три «Виллиса», в первом из которых находились офицер с двумя автоматчиками, во втором – сам комдив, его начальник штаба и два автоматчика, в третьем – еще четыре бойца. Сам Василий Сталин, вооруженный маузером, «ТТ» и ракетницей, служащей для подачи сигнала на взлет, немного напоминал батьку Махно. Думаю, что в глубине души он тяготился столь пристальной опекой, но ничего поделать с этим не мог, поэтому старался показной бравадой прикрыть свои истинные чувства…

Сталин и Борзов понравились друг другу и довольно быстро нашли общий язык. Василий организовал для наших товарищей прекрасный ужин, вволю угостив их французским вином с немецких складов, брошенных при поспешном отступлении. Но, главное, была достигнута договоренность о базировании наших самолетов в Шяуляе. А оттуда до морских коммуникаций противника – рукой подать, да и аэродром идеально подходил для торпедоносцев.

На следующий день все боеспособные экипажи перелетели из Вильнюса на новое место. По этому поводу вновь было устроено застолье, после которого следовало выступление аккордеониста, до войны игравшего в одном из московских джазовых коллективов. Такого прекрасного исполнения я никогда ранее не слышал. Мы долго не хотели отпускать старшину-виртуоза – каждый просил его сыграть свою любимую мелодию, поэтому все разошлись на ночлег ближе к полуночи. Нас, новичков, поселили в ангаре. Но и тут не довелось спокойно поспать – между четырьмя и пятью часами утра налетели немецкие истребители и, быстро прочесав из пушек аэродром, удалились восвояси.

Тем временем жизнь диктовала необходимость внедрения новых тактических приемов. Еще в прошлом году, пока немецкие транспортные суда ходили самостоятельно, без прикрытия боевых кораблей, одиночные крейсерские полеты нередко приносили успех. Обеспокоенный этим противник был вынужден уже к началу 44-го перейти к системе конвоев, сопровождаемых сторожевыми кораблями в соотношении примерно один к одному, а иногда даже истребителями. Поэтому шанс встретить в море беззащитный транспорт сравнялся с вероятностью крупного выигрыша в лотерею.

В таких условиях атака конвоя одиночным «охотником» с минимального расстояния стала почти невозможной. Приходилось увеличить дистанцию сброса торпеды, но при этом заметно падала результативность. Некоторые преимущества представлял групповой удар нескольких торпедоносцев, но и он не смог полностью решить главную проблему – уменьшить время пребывания самолетов в зоне интенсивного зенитного огня. Увеличить скорость боевой машины в момент атаки не представлялось возможным – ведь она однозначно определялась не мощностью двигателей, а характеристиками торпеды. Казалось, нет выхода из этого тупика…

Летом 44-го впервые в боевых условиях был использован новый метод, получивший название топ-мачтового бомбометания. Вместо торпед на самолет подвешивались две, а иногда и еще две (под плоскостями) «ФАБ-250», оснащенные взрывателями замедленного действия. Опытным пилотам разрешалось доводить суммарную нагрузку до двух тонн: две «ФАБ-500» на торпедных мостах и четыре «ФАБ-250» под плоскостями. Я как-то раз летал так… Тяжелый такой самолет становится, ужасно неповоротливый.